За дверью, в комнате с деревянными стенами, которые не красили уже лет тридцать, мужчина и женщина. Оба пожилые, чудовищно толстые. Старик сидел за столом в дальнем углу и читал какой-то проспект. Заметив Конрада, он поднял голову — в щелях на месте отсутствующих зубов показался язык. Старые брюки из синей саржи, засаленные на коленях и по бокам, явно с трудом застегнуты под выпирающим животом. На старухе за прилавком широкое платье без рукавов, видимо, сшитое собственноручно. Оно ничуть не скрывало бугристые телеса, жировые складки, отвисшие комки сала на руках. Белая с синюшным оттенком кожа, редкие седые пряди волос, пятна лихорадочного румянца. Вокруг — на полках, в коробках у стен — лежал товар. Тусклое серебро, в основном ложки и ножи, мятые рождественские открытки в викторианском стиле, разномастные чашки с ручками в виде изгибающихся нимф, неровные пачки «Нэше-нал джиегрэфик»… чернильницы с поцарапанными серебряными подставками… пара женских резиновых галош с бахромчатыми краями… побитый молью лисий воротник — лиса держит во рту кончик собственного хвоста… одним словом, хлам. Конрад мало что знал об антикварных магазинах — говорят, в грудах такой рухляди можно найти что-нибудь ценное, — но мысль эта его не воодушевила. В комнате стоял сильный, чуть кисловатый запах, чем-то напоминавший Конраду… только вот он никак мог вспомнить, что. Захватанные серо-зеленые обои порвались на углах, открывая настоящие археологические слои своих разноцветных предшественников.
Пожилая женщина смерила Конрада взглядом и сказала, чуть вызывающе наклонив голову:
— Помочь, молодой человек? — И снова задвигала челюстями.
— Меня интересует велосипед в витрине.
— «Дж. С. Хиггинс»? Хар-рошая вещь.
— И сколько стоит?
— Сотню долларов. Шины накачаны. Хошь прям сичас садись и поезжай.
Она перекатывала во рту какой-то комок. Потянулась за лампу с подставкой, украшенной четырьмя ионическими колоннами, достала бумажный стаканчик с эмблемой «Макдональдса» и сплюнула туда. Жевала табак.
— Это для меня дорого, — покачал головой Конрад. — Ездить на чем-то надо, но… — Он не стал заканчивать фразу и еще раз покачал головой.
— Сколько ты можешь дать за него, сынок? — спросила женщина.
Старик в своем углу харкнул. Конрад бросил взгляд в его сторону — у старика в руках тоже был бумажный стаканчик. Он убрал его за большую черно-белую фотографию бейсболиста по имени Сесил Трейвис, взял другой и поднес ко рту. По комнате поплыл сладковатый запах виски, бурбона или хлебной водки.
Пары спиртного примешивались к еще более отвратительному запаху — так пахла бедность. Когда глаза привыкли к полумраку комнаты, Конрад заметил пузатую печь, полускрытую огромной тушей старика. Изогнутая труба шла в стену. Вот в чем причина острого кислого запаха — топят углем.
— Я точно не знаю, — ответил Конрад старухе. Сам еще не понимая, почему, он почувствовал к ней доверие. — Мне нужно на чем-то ездить, но еще я ищу, где бы остановиться.
Старуха обменялась взглядом со стариком и спросила:
— Где ж ты хошь остановиться?
— Комнату какую-нибудь ищу. Недорогую.
— А сичас где живешь?
— У друзей, там, на шоссе. Но у них места не хватает.
— В Шамбодже? — фыркнул старик.
— Не знаю, — Конрад не хотел развивать эту тему. — Вроде они говорили — Шамбли.
— Хм, — удивился старик, — обычно узкоглазые так не говорят.
— В этом доме уж четвертое поколение наших живет, — сказала женщина. — Мангерсов то есть, нашей семьи. Прадед наш — мой и Брата, — она кивнула на старика, — воевал в Гражданскую. Правда, особо бравым молодцом никогда не был. В пехоте воевал, начал с рядового, дрался при Чикамоге, при Атланте, при Джонсборо. При Джонсборо его и ранили. Майором уж тогда был. В боях-то звания давали быстро. А мама наша училась в колледже Агнес Скотт
[40]
, два года целых.
Конрад не нашелся, что ответить на эти откровения.
— Надо же, — сказал он, будто приятно удивленный.
— Хошь ты лопни, не понимаю, как это в город вдруг узкоглазые понабежали, — заключила старуха.
— Понимаешь, понимаешь, Сестра, — сказал Брат. — Это все птицефабрика в Нолтоне. Ни один белый ни в жисть там вкалывать не стал бы, да и ни один черный, по нонешним-то временам. Так они и понавезли узкоглазых, только были не дураки селить их в Нолтоне, вот и пихнули к нам в Шамбли да в Доравиль.
— Э-э-э, по правде сказать, у меня еще одно затруднение, — вставил Конрад. — Я ищу работу. На птицефабрику меня возьмут?
— Не-не-не, — махнул рукой Брат, все время массирующий языком десны на месте выпавших зубов. — От одной вони тут же грохнешься без памяти.
— От какой вони?
— Тыщи куриц смердят — их там тыщи, можешь мне поверить — тыщи куриц со вспоротыми брюхами.
— Ты в церковь ходишь, сынок? — спросила Сестра. Конрад растерялся. Сам вопрос говорил о том, что лучше ответить утвердительно. И он рискнул.
— Я хожу в церковь Зевса.
— В церковь Зевса? — удивилась Сестра. — Мы тут о такой не слыхали.
— Это случаем не церковь «Перекресток Сиона»? — спросил Брат.
— Нет, Зевса, — сказал Конрад. — Она появилась во времена Нерона, римского императора.
— И где ж ты тут такую найдешь? — спросила Сестра.
— Это всегда трудно, — согласился Конрад. — Их вообще-то немного.
— А мы с Сестрой методисты, — сказал Брат. — Мама с папой состояли в ОБЕ, а мы вот методисты.
— В ОБЕ?
— В Объединенном Братстве Евангелистов, — пояснил Брат, — но мы с Сестрой перешли к методистам. Мне в методистской церкви только одно не по душе — гимны. Писал их по большей части Джон Уэсли
[41]
, а он не мастак это делать, если взять мое мнение. Вот у англиканской церкви гимны так гимны, это я понимаю. — И он запел:
Господь Саваоф,
С нами пребудь,
Наставь нас на путь,
Наставь нас на путь,
На-ааа пу-уууть…
У старика неожиданно оказался приятный тенор, покрывший в этих нескольких строчках две октавы.
— А в вашей церкви Зевса хорошие гимны?
— Да не особенно, — сказал Конрад.
— Ну вот, я ж говорил. По части гимнов англиканская церковь всех за пояс заткнет. — И опять запел:
Господня сила как гранит,
Стеной нас защищает.
Он при потопе нас хранит,
Болезни исцеляет.
