— Ты действительно называл его «друг мой»? — поинтересовался Уэс.
— Ну, может быть, и не каждый раз, но именно так.
— Хорошо, — сказал мэр, — продолжай.
— Сначала Крокер молчал, и тогда я спросил: «Вы понимаете? Вы — меня — понимаете?» Наконец этот великий спортсмен-бизнесмен пропищал: «Да…» Я не преувеличиваю, еле пискнул! Знаменитый парень «Шестьдесят минут»! Интересно… как запели бы прочие наши так называемые бизнес-лидеры, если бы их всерьез прижать? Крокеру я сказал: «Вы взяли на себя определенные обязательства, и я обещал мэру, что вы будете выступать. Эта пресс-конференция станет решающим моментом для целого города. И если вы подведете меня, — сказал я, — подведете меня и мэра — не ждите ничего хорошего. Вам понятно?» И он мяукнул, как больной котенок: «Поня-атно…» Вот как запел! «Поня-атно…» Ты бы видел, Уэс!
Не успев еще закрыть рот, Роджер понял, что уж больно щедро сдобрил свой рассказ специями. Но решил: некоторое… преувеличение в данном случае оправдано, ведь оно помогало воссоздать эмоции, напряжение, драматизм, которые действительно присутствовали в той сцене.
— Господи боже, — сказал Уэс, — неужели этот сукин сын в такой паршивой форме? Он и на пресс-конференции будет размазня размазней?
«Ого, я перестарался», — подумал Роджер. И бросился уверять мэра:
— Нисколько, Уэс, нисколько. Просто этот Крокер, если хочешь знать мое мнение, типичный любитель блефовать. А когда его блеф раскрывают, тут он и сдувается.
— Значит, ты уверен, что на пресс-конференции Крокер будет выглядеть молодцом? — спросил мэр.
— Абсолютно, — кивнул Роджер. — Он же понимает — если не будет, то все отберут, — Белл щелкнул пальцами, — плантацию, особняк в Бакхеде… кстати, хотел бы я, чтобы ты заглянул в крокерский особняк. Этот… холл… или даже фойе… прямо не знаю, как назвать, по площади больше, чем целый дом для средней семьи. Ты бы видел. Особняк стоит миллиона три-четыре, не меньше, по нынешним ценам. Крокер тебе любую песенку споет, только бы не лишиться такой роскоши. «Крокер Групп», здания в средней части города, оптовые склады — все пойдет с молотка, если он не выступит на пресс-конференции.
— Хорошо, — сказал Уэс, — но просто для профилактики продолжай его теребить, напоминай время от времени — мне действительно очень нужен там этот сукин сын.
— Не беспокойся, Уэс. Крокеру будут напоминать ежедневно. Если надо, я опять заявлюсь прямо к нему домой.
Мэр посмотрел на Роджера, который все еще расхаживал по ковру, и широко улыбнулся. Белл остановился.
— Что такого смешного?
— Как тебя политика зацепила, а? Нравится, правда?
— Политика?
— То, что ты сейчас делаешь, Роджер, именно так и называется — реальная политика в действии. Только не пойми меня превратно. Я безмерно благодарен тебе за помощь. Безмерно благодарен, да. Просто мне приятно видеть, что ты получаешь от политики такое же удовольствие, что и я. Ничто другое в мире не может дать таких ощущений.
Роджер внимательнейшим образом искал в репликах Уэса иронию.
— Я все равно не понимаю, что ты имеешь в виду.
— Знаешь, что больше всего привлекает в политике? Почему ее так трудно бросить, если вошел во вкус?
— Ну, не знаю… Власть, слава, деньги…
Уэс рассмеялся.
— Уж точно не деньги. Тот, кто идет в политику ради денег, просто идиот. Я знаю, некоторые именно так и поступают, но это невероятная глупость. Сам я каждый год только терплю убытки — моей зарплаты не хватает на все, что от меня ждут. И не власть, если под властью ты понимаешь возможность что-то сделать — изменить к лучшему жизнь в городе, снизить преступность, привести в божеский вид южную часть Атланты и все такое. И не слава. К известности очень быстро привыкаешь. Привыкаешь видеть себя по телевизору, читать о себе в газетах, привыкаешь даже к специальной рубрике ночных новостей о себе (называется «В гуще событий») и к статьям в общенациональных журналах, в «Нью-Йорк таймс»… К этому начинаешь относиться как к естественным жизненным обстоятельствам, к атрибутам своей роли. Смотришь, как на что-то само собой разумеющееся… как на небо, солнце, облака, ночь, луну, звезды, пробку на четырехсотом шоссе. Нет, что по-настоящему цепляет, засасывает, подсаживает на политическую иглу, это… когда перед тобой прыгают.
— Прыгают?
— Именно. Когда перед тобой прыгают. Иногда в буквальном смысле. Стоит мне войти в комнату, по крайней мере, в Атланте, и все, кто сидел, так и подпрыгивают со стульев, хотя это так называемые бизнес-лидеры — наш обычный эвфемизм для влиятельных белых. Когда мне нужно сесть, кто-нибудь тут же прыгает за стулом для меня. Персонал в магазинах — я не так часто хожу по магазинам — мигом бросает все дела и беспокоится только о том, чтобы как можно полнее удовлетворить мои желания. Белые тут ничем не отличаются от афроамериканцев.
— Ты теперь все время говоришь «афроамериканцы»?
— Да-да, — сказал мэр. — Когда я еду в аэропорт и опаздываю на рейс, весь аэропорт замирает — лишь бы я без помех улетел. Когда я появляюсь в общественном месте, неважно, возле мэрии ли, в аэропорту, где угодно, люди — белые! — стараются подпрыгнуть поближе, бормочут разную приятную ерунду, просят автограф. Вот что, Роджер, подсаживает на политику — когда перед тобой прыгают. Ты уже вкусил этого немного. Или слишком много. Крокер всю жизнь был крупным воротилой в Атланте, и он запрыгал перед тобой еще тогда, когда ты впервые пришел к нему в офис. Ты проявил себя замечательным политиком, сделал кое-что очень ценное и для меня, и для своего клиента. Другими словами — вот потеха-то, а? Вот потеха!
Роджер нахмурился. Еще одна характерная черта Уэса — подобраться к самому чувствительному месту, когда ты никакого тычка не ждешь. И, как обычно, Белл еще больше обиделся на Уэса за то, что тот опять оказался прав. В том, что касалось мотивов человеческих поступков, Уэс всегда был на два шага впереди, а у Роджера сейчас не было настроения его за это прощать.
— Не знаю, можно ли назвать это потехой, — вышло резче, чем он хотел.
— Ну, в любом случае, вы отлично поработали, господин юрисконсульт. Выступление Крокера на пресс-конференции будет значить для города и для вашего клиента куда больше, чем вы можете себе представить. Я еще не успел вам сказать, но сегодня ночью у нас случились беспорядки.
— Беспорядки?
— Да-да. Кучка обычных уличных братков с Инглиш-авеню стала гнать всякую пургу насчет того, как богатая белая телка катит баллон на их кумира, Фарика Фэнона. Страсти закипели, и братки отправились к центру конгресса Джорджии, вопя и колошматя стекла. Тут они сделали ошибку. Увидели группу белых рабочих, которые вкалывали на стройке в ночную смену, и собрались немного попрактиковаться в выпендреже и мордобое. Ошибка в том, что они не на тех полезли. Эти белые рабочие были арматурщики. Таких парней обычно рисуют в строительной рекламе — каски, пятидневная щетина, пивное брюшко и майки, из которых выпирают бицепсы. Для них подраться — что пивка хлебнуть. И то и другое легко и приятно. Через пять минут никаких беспорядков уже не было. Беспорядки пришли в беспорядок, слава тебе, Господи. Я позвонил Элайе Йелу — начальнику полиции — и велел ему закрыть тему наглухо, чтобы пресса даже намеков никаких не учуяла. Однако это показатель напряженности ситуации. Мы почти достигли точки кипения. Студенты в Морхаусе, да и в Спелмане тоже, произносят одну речь за другой. Так называемая морхаусская элита горит небывалой солидарностью в вопросе такого масштаба — если только этот вопрос еще не вышел за рамки всех известных масштабов. Люди убеждены, что против Фэнона ведется несправедливая, грязная кампания.
