Чарли откинулся в кресле и тяжело задышал через рот. Дилемма теперь терзала мозг яростнее, чем когда бы то ни было. Он хотел поверить всему, что сейчас сказала Серена. Хотел остаться на стороне истины и обанкротившейся империи Чарли Крокера одновременно. Хотел поверить, что Серена искренне жаждет правды и справедливости и лишь как случайного приложения к ним — сохранения имущества мистера и миссис Крокер.
Словно чувствуя, что почти добилась своего, Серена придвинулась поближе и сказала:
— Сейчас это самая популярная тема для сплетен. А представь, через полгода-год кто вспомнит все эти подробности? Кто вспомнит, что Чарли Крокер высказал на пресс-конфренции несколько прописных истин о звездах спорта, о том, что им завидуют и пытаются их опорочить? Да никто.
Но Чарли знал кое-кого, кто не забудет. Перед глазами так и стояло это темно-красное толстощекое лицо, низкий лоб, гладко зачесанные назад волосы, черные, словно полоса мокрого асфальта. В ушах раздавался прокуренный, клокочущий от злобы голос. Маленькие ненавидящие глаза смотрели прямо в душу.
— Я понимаю — у них, конечно, своя выгода, — продолжала Серена, — но этот Роджер Белл совершенно прав — ты действительно кое-что сделаешь для Атланты, сделаешь очень много, если просто встанешь и скажешь: «Давайте на минутку успокоимся. Давайте подумаем. Давайте не будем спешить с осуждением». Ведь на самом деле ты именно это и скажешь: «Давайте не будем спешить с осуждением». Учитывая то, что я знаю об Элизабет — и не только я, а, кстати, довольно много народу, она девушка общительная, — кто-то должен выступить с таким заявлением, кто-нибудь твоего уровня. Не может же мэр делать все в одиночку. А вдвоем вы бросите мощный призыв поверх расовых барьеров. И впоследствии город будет благодарить тебя. Многие на твоем месте пошли бы по пути наименьшего сопротивления и промолчали, что бы им ни было известно об Элизабет. Для такого выступления нужна определенная смелость. Ты не примешь чью-то сторону в этом споре, ты просто немного разровняешь игровое поле.
Да, подумал Чарли, черные меня поблагодарят, как и все джины ричманы Атланты… а вот «Пидмонтский ездовой клуб»… Перед глазами встали крыльцо с навесом, парадный вход и портье Гейтс, помогающий выбраться из «Мерседеса» высокому белому мужчине… может быть, Артуру Ломпри… Ломпри вдруг представился Чарли как живой — непропорционально высокий рост, согнутая, как у гончей, шея… Ломпри должен был знать, что тут пахнет влиятельным покровительством, ведь на него оказал давление… кто? Кто-то же велел Ломпри отозвать собак от Чарли с его холдингом. Но что Ломпри скажет в клубе? Что он может сказать? Много ли ему известно?
Крокер ощутил внезапный прилив сил. Он позвонит Инману, нет, встретится с ним. Расскажет обо всех опасностях, всех подводных камнях этого дела. Ведь и Элизабет, возможно, рискует. Расскажет, что он, Чарли, собирается выступить на пресс-конференции вместе с мэром, чтобы разрядить ситуацию, не допустить взрыва, провести справедливое расследование. Его поступок послужит во благо Элизабет, Эллен и самого Инмана точно так же, как и во благо всех остальных. Расовый барьер… интересы крупного бизнеса в городе с такой спецификой… действовать, «как принято в Атланте»…
Одна только беда — прокручивая в голове свою будущую речь, Чарли попробовал представить Инмана… вот здесь вот, рядом… Инмана, который спокойно и рассудительно выслушивает его доводы, принимает их к сведению и в конце концов соглашается… Но картинка не складывалась, как бы Чарли ни старался. Добравшись до слов «разрядить ситуацию и не допустить взрыва», Крокер тут же узнает кое-что о взрывах и разрядах, это уж точно.
И торнадо у него под черепом все клубился, клубился, клубился…
— Чарли, — ласково спросила Серена, — неужели это так ужасно — сказать правду?
Даже с Дервудом в роли гида (а тот был не очень-то разговорчив в силу особенностей биографии) Конрад сразу почувствовал, на какую широкую ногу поставлена жизнь в Терпмтине. Конюшня, размерами больше любого здания во всем калифорнийском Питсбурге, вмещала пятьдесят девять лошадей. Что человек может делать с такой прорвой коняг? А еще Змеиный дом и племенной загон, целый загон только для случки лошадей. Собачий питомник на сорок псов. И везде сновали работники; если речь заходила о Чарли Крокере, все они неизменно называли его «кэп Чарли».
Вернувшись в Главный Дом, Конрад помог старику подняться в спальню — судя по обстановке, еще одну гостевую комнату. Мистер Крокер передвигался на своих алюминиевых подпорках уже гораздо лучше, настолько хорошо, что Конрад предложил ему перейти на трость, но тот не согласился. Ему велели ходить на подпорках… клак-клак… клак-клак… клак-клак…
Мистер Крокер устроился с помощью Конрада в кресле у кровати. Он тяжело дышал, на лбу выступила испарина. Старик смотрел на Конрада, словно непослушный ученик на учителя.
— Кажется, сегодня я слишком много ходил, — сказал он.
— Не забывайте, о чем мы с вами говорили, мистер Крокер. Чем больше вы лежите в постели, тем больше вы слабеете.
— Налей мне воды, если не трудно, — пробурчал старик.
Одним глотком он осушил почти полстакана, допил и откинулся в кресле. Потом открыл глаза и опять посмотрел на Конрада.
— Однако кое-что нужно мне еще больше воды. Я о Книге.
— Хорошо. Где она? — Конрад огляделся и нашел «Стоиков» на комоде. Старик так глубоко погрузился в кресло, что почти лежал в нем. — Что вы хотели узнать, мистер Крокер?
— Вот что. Допустим, тебя просят высказать публично то, что не совсем правда, но все же ближе к правде, чем если сказать наоборот. — Он с сомнением посмотрел на Конрада. — Понятно или не очень?
— Не очень, — ответил Конрад, — но продолжайте.
— Однако если ты это скажешь, то потеряешь многих друзей. Может быть, даже всех. А если не скажешь, то потеряешь все деньги — и друзей все равно потеряешь, потому что их дружба неотделима от твоего положения в обществе, которого без денег тебе тоже не видать.
— Вот что Эпиктет говорит об этом… «Никто не может преуспеть, ведя себя двойственно».
— Где это у него? — Старик сел прямее.
— Я точно не помню, мистер Крокер. Кажется, в Книге Четвертой. Он говорит, что нельзя одновременно быть стоиком и человеком, приятным своим прежним друзьям. Они любят тебя во многом потому, что ты разделяешь их дурные привычки. А если ты начинаешь упражняться в самоконтроле и самоуважении, они качают головой и говорят: «Что-то он не в себе».
Старик несколько раз кивнул, с жаром соглашаясь.
— Так и есть, — негромко пробормотал он, — так и есть.
— Мистер Крокер, могу я спросить?
— Валяй.
— Вы уже дважды упоминали о публичном выступлении в чью-то пользу. Не могли бы вы чуть-чуть прояснить ситуацию? Я немного запутался, мистер Крокер. Вы говорите о некой позиции, которая не является правдой, но все же ближе к правде, чем позиция противоположная. Может быть, приведете пример?
