— Действительно, этот случай вышел за рамки просто частного инцидента, — Линн тоже не смотрела на Роланда, — теперь он уже явно приобрел расовый подтекст, и главное, что следует отметить… — Она оборвала фразу и чуть вздернула голову, словно перенеслась на секунду куда-то очень-очень далеко от студии. — Кажется, Уэсли Джордан уже прибыл, и сейчас мы присоединяемся к Джо Мунди, нашему корреспонденту в мэрии.
Появился Джо Мунди, опирающийся на латунные перила балкона.
— Ты права, Линн, мэр Джордан…
Джо Мунди был моложе Роланда Бэрриса, но судьба «осчастливила» его парой сильно оттопыренных ушей. «Лопух ты! — подумал Пипкас, погладив собственную густую шевелюру. — Ты и в студию-то никогда не попадешь! Будут вечно гонять тебя „в поле“, пока не сделаешь операцию на ушах».
Теперь показывали мэра Уэсли Джордана, который шел по лестнице к площадке со стульями. Камера снимала его сбоку и чуть сзади.
— …И проходит к подиуму, — сказал за кадром голос Дн Мунди.
Камера замерла и вдруг обернулась обратно к лестнице. На экране возникла спина крупного, практически лысого пожилого мужчины, который с трудом спускался по лестнице, опираясь на плечо худощавого парня в синей рубашке-поло и брюках защитного цвета.
В эфире повисла неловкая пауза. Старик на экране продолжал тяжело хромать вниз по лестнице. Джо Мунди, очевидно, не знавший имени гостя, помалкивал, будто воды в рот набрал.
— Мам, смотри! — крикнул Уоллес. — Это же папа!
Роджер занял место в первом ряду, прямо напротив Крокера, который ждал на своем массивном стуле, пока Уэс его представит. На протяжении всего выступления Уэса Роджер собирался смотреть на Крокера многозначительным, тяжелым, неумолимо напоминающим о банкротстве взглядом, чтобы тот не вздумал провалить свою роль в этом утреннем спектакле. Через два стула от него, тоже в первом ряду, сидела жена Крокера, Серена. «Вдвое моложе старикана, если не больше, — подумал Роджер. — Та еще штучка, наверняка палец в рот не клади. Пришла в короткой юбке, и ноги складывает так, что у тебя в глазах темнеет…» Практически все остальные места на стульях и ступеньках были отданы Прессе, все тому же разношерстному сброду. Сейчас в их рядах стоял жуткий гам. Кто-то строил догадки о том, каким образом крупный городской застройщик Чарли Крокер мог без всякого объявления, да еще так отчаянно хромая, оказаться на подиуме рядом с мэром, собравшимся произнести проповедь о недопустимости расовых волнений в Атланте. Другие вообще впервые видели пожилого гиганта с пареньком в качестве живого костыля и наперебой спрашивали у соседей, кто это и что он здесь делает.
Поднимаясь на подиум, Крокер тяжело опирался на плечо паренька и морщился при каждом шаге. Осторожно опустился на стул. Старик тяжело дышал, лицо покраснело, больная нога вытянулась, как бревно. Паренек спустился с подиума и встал сбоку, вместе с телеоператорами.
Уэс подошел к кафедре с микрофонами. Стоя там в своем обычном сером костюме, белой рубашке и темно-красном галстуке, он вроде бы не представлял собой ничего особенного. Ростом Уэс почти вдвое меньше Крокера. Если в этом толстом коротконогом теле и таились какие-то мускулы, разглядеть их было мудрено. Но стоило Уэсу посмотреть на вас своим острым взглядом, — прямо Кольридж
[47]
, подумал Роджер, — и все, вы оказывались в его власти. Глаза мэра излучали одновременно силу и иронию. Сейчас он утюжил этим взглядом растрепанное стадо Прессы, и оно постепенно умолкало. Когда стало тихо, Уэс еще раз прошелся глазами по рядам журналистов, губы чуть дрогнули в слабом подобии фирменной ироничной улыбки, но он тут же стал серьезен, даже строг, и сказал:
— Я хочу поблагодарить представителей прессы за то, что они пришли сюда, за то, что их так много, потому что мне нужна поддержка всех средств массовой информации, — Атланте нужна ваша поддержка, — в той непростой ситуации, огонь которой тлеет в городе вот уже две недели. Я имею в виду, — уверен, все вы хорошо это знаете, — я имею в виду слухи, да, слухи о том, что Фарику Фэнону, знаменитому на всю страну игроку футбольной сборной Технологического института, приписывают, да, приписывают сексуальное насилие. Я хотел бы с самого начала подчеркнуть, что речь идет лишь о слухах… да, именно о слухах… Вплоть до этой минуты никто не обращался с официальным обвинением ни в полицию, ни в какие-либо другие правоохранительные органы, ни в администрацию Технологического института или студенческий комитет. Мы имеем дело только со слухами, да, только со слухами… тем не менее, эти слухи распространяются всеми средствами массовой информации, включая Интернет. К чему это может привести? Я думаю, вы все хорошо понимаете. Если какой-то ложный слух о вас однажды попал в прессу, можно пожать плечами и списать все на сплетни. Но если информация появляется в СМИ дважды, она считается признанным фактом. Такова специфика нашего времени. Именно это происходит сейчас с Фариком Фэноном, хотя здесь речь идет не о двух публикациях, а о тысячах. Стремление защитить женщину, которая могла подвергнуться насилию, естественно для любого общества. Однако позвольте напомнить, что и у мужчин есть права. Такие молодые люди, как Фарик Фэнон, не должны подвергаться необоснованным обвинениям, которые уже вторую неделю распространяют СМИ. Обвинение в изнасиловании — серьезное пятно на репутации человека, его нелегко смыть. Конечно, я не могу доподлинно знать, что именно произошло или не произошло в тот пресловутый вечер, — если у этих слухов вообще есть хоть какая-то реальная подоплека, — но я доподлинно знаю Фарика Фэнона и хочу, чтобы вы на минутку задумались об этом молодом человеке, прежде чем поддаваться искушению еще раз посмаковать… различные предположения на его счет. Фарик вырос на Инглиш-авеню в такое время, — давайте уж будем называть вещи своими именами, — в такое время, когда Инглиш-авеню была одним из самых отсталых, самых неблагополучных районов Атланты. Сейчас ситуация там меняется к лучшему, и Инглиш-авеню постепенно становится обычной оживленной улицей, какой была раньше. Но когда Фарик рос, район переживал сложные времена, такие сложные, что если мальчик, подросток за несколько лет ни разу не попадал в полицию, родители этим гордились. Это было большое достижение… да, большое достижение… Это стало первым достижением Фарика. В четырнадцать лет он уже был сильным, хорошо развитым молодым человеком, рост шесть футов, вес сто девяносто фунтов, но он направил свою силу и энергию в русло честной борьбы на спортивной арене. И я знаю, кому он обязан этим честным и конструктивным выбором — своей матери, Тельме Фэнон. Она противостояла любому негативному влиянию, любой мерзости, с которой мальчик мог столкнуться в гетто, и она победила. Все, кто знает Фарика, прежде всего отмечают в нем не его рост и силу, не спортивный талант, не упорство, а рассудительность… да, рассудительность… ценный дар, который он мог получить только от такой матери, как Тельма Фэнон.
«Хватит, Уэс, хватит! — воскликнул мысленно Роджер. — Тормози! Так можно перегнуть палку!»
— Карьера Фарика Фэнона, — продолжал мэр, — результат материнской любви и сыновнего бесстрашия перед лицом любого неравенства. Подумайте об этом, прежде чем вносить свой вклад в репутацию Фарика. Девушка, чье имя сейчас произносится шепотом, — мэр поднес ладонь к губам, словно что-то кому-то сообщал по секрету, — заслуживает такого же бережного отношения. Самый серьезный аспект сложившейся ситуации — давайте посмотрим правде в глаза и назовем его прямо: расовый. В городе есть люди, которые немедленно стали интерпретировать этот слух, истинная причина которого никому не известна, с помощью самых отвратительных, давно отживших расовых предрассудков. Способен ли Фарик Фэнон на поступок, который ему готовы приписать эти мракобесы? Только не тот Фарик Фэнон, которого я знаю… не тот Фарик Фэнон, которого я знаю… не тот Фарик Фэнон, которого я знаю… — повторяя эту фразу, Уэс далеко нагнулся вперед и медленно обвел взглядом аудиторию. Казалось, он беседует с людьми не с кафедры, а за уютным журнальным столиком, и сейчас скажет наконец простую евангельскую правду о том, что же произошло. — Никому и ничему, тем более грязной сплетне, нельзя позволить расколоть наш город расовой ненавистью. Не для того мы прошли вместе очень долгий и сложный путь, чтобы так опускаться. Атланта — город слишком занятый, чтобы ненавидеть. Так принято у нас в Атланте. Мы не верим грязным сплетням и слухам… слухам, несущим раздор и зло. Мы не позволим им разрушить взаимное уважение, которое так много дало Атланте. Мы не позволим им… уничтожить наши надежды, наши мечты, блистательные успехи нашей молодежи, таких юношей, как Фарик Фэнон.
