Наконец Уолли отвел взгляд. И спросил у отца:
— Полиция приедет?
— Не-е-е… — ответил Чарли, — никакой полиции. Никаких пугал огородных из охранной компании. Уж лучше оказаться один на один с вором в собственном доме, чем пустить на порог бомжей с пушками.
Теперь Уолли смотрел на отца с недоумением. Он оглядел его с головы до ног, на которых сидели щеголеватые сапоги, — точно так же, как всего несколько минут назад оглядела мужа Серена.
— Пап, что это на тебе?
Так как было совершенно ясно, что на нем, Чарли счел вопрос оскорбительным. Но ему не хотелось ссориться с сыном, которого он и так нечасто видел, поэтому Чарли выдавил из себя подобие улыбки:
— А ты как думаешь?
— Ты собрался ехать верхом? Сейчас?!
— Ну да. Если, конечно, когда-нибудь выберусь отсюда. Поеду на Ранчо. Я привез из Терпмтина Прыгунка. Помнишь? Гнедой жеребец. Большой такой… а скачет как…
Уолли все кивал и в то же время глядел на отца огромными, недоверчивыми глазами — как будто смеялся над сумасшедшим.
Чарли заподозрил неладное:
— Самое время для прогулки верхом. Скоро рассветет… В Атланте рассвет не встречают… Слушай, Уолли, айда со мной, а? Возьмешь Птаху. Ты как-то сидел на ней, помнишь?
На долю секунды Чарли показалось, что Уолли соблазнится его предложением. Поездка могла бы стать тем самым, что он давал себе слово сделать… Отец и сын едут бок о бок по холмистым просторам Ранчо… из-за далеких городских небоскребов восходит солнце… Уолли будет о чем вспомнить. Может, незадача с сигнализацией и к лучшему. Тут Чарли заметил выражение лица сына.
Парень улыбался, кивал, и только глаза его, огромные, круглые и пустые, как пара мишеней в тире, говорили: «Да ни за что на свете!» На грубоватом жаргоне застройщиков такое называлось «хреновой улыбочкой».
Серена подошла к ним. В халатике из тончайшего атласа она выглядела роскошно. Густые черные волосы ниспадали упругими локонами, ложась на изящную белую шею.
— Чарли, — заговорила она, снова взяв спокойный тон, — я не ослышалась? Ты в самом деле собрался прокатиться верхом? А ты… ну так… на всякий случай… не смотрел на часы? — И протянула руку, показывая в сторону часов на прикроватной тумбочке.
Чарли невольно глянул на часы. Проклятье! Три пятьдесят пять. Ему отчаянно захотелось, чтобы какая-нибудь волшебная сила ускорила пульсацию секундной точки, переведя время на шесть минут вперед — тогда бы часы показывали одну минуту пятого.
Все еще с вытянутой рукой, Серена призвала его к ответу:
— Ну, и что ты видишь?
Что за тон, он ей не ребенок!
Чарли пребывал в полнейшем замешательстве. Ну и наглость! Девчонка, сверкает тут голым задом… А еще смеется над ним, выставляет его выжившим из ума стариком! И это перед его собственным сыном! Чарли лихорадочно обдумывал дальнейшую стратегию. Нет, напуститься на жену он не может, не может просто взять и сказать ей, чтобы она заткнулась, — только не перед Уолли. Обернуть все в шутку тоже не может — тогда он будет выглядеть слабаком, ведь Серена явно пытается поставить его на место. Вот что он сделает — расскажет, как собирался приготовить завтрак… настоящий, плотный завтрак… с каким наслаждением собирался съесть его… такой завтрак готовится не меньше часа… а тем временем было бы уже пять часов… самое время для прогулки верхом…
…К чертям все это — так поступил бы только выживший из ума старикан! Еще бы — имея прислугу из трех человек, самому хозяйничать на кухне! Стряпать какую-то деревенскую снедь! И где — в Бакхеде, на одной из самых фешенебельных улиц! Да еще в три пятьдесят пять утра!
Каждый уважающий себя мужчина знает — когда вызов бросает кто-то ниже его рангом, он не обязан ничего объяснять. Он размазывает наглеца, а объясняет уже потом, если еще есть такая необходимость. Но если эти наглецы — собственная полуголая жена и шестнадцатилетний сын от первого брака? Что тогда?
Чарли все соображал, понимая, что уже открыл рот, но еще ничего не сказал…
Громкое перешептывание и смешки в холле. Чарли сразу догадался: семейство У. Как кстати! Чарли поднял вверх указательный палец, будто бы говоря: «Погодите-ка!», и выглянул в холл, прикрыв за собой дверь.
Так и есть — Жермен и Нина, стоят в халатах. Он еще ни разу не заставал этих сорокалетних женщин в таком виде. У обеих густые черные волосы топорщились во все стороны — прямо парочка голубиных гнезд. Из-под халатов выглядывали голые ноги, коротковатые и кривоватые. Из-за Жермен и Нина, перегнувшись через перила лестницы, выглядывал Линь, восьмилетний мальчуган, в футболке и шортиках. Жермен и Нина вовсю улыбались.
— Мистер Крокер! — воскликнула Нина, продолжая улыбаться во весь рот. — Сигнал выключиться!
Глядя на хозяина дома, обе женщины захихикали. Но Чарли уже привык к такой странной реакции — их смешки означали всего лишь смущение. На этот раз, видимо, из-за того, что в такой ранний час они осмелились подойти так близко к хозяйской спальне.
Чарли рассказал им, что случилось, представив все таким образом, что вывод напрашивался сам собой — сигнализация сработала из-за неисправности.
— О-хо-хо, — выдохнула Нина, как будто на нее снизошло откровение; лицо ее тут же посерьезнело.
Линь тем временем совсем повис на перилах, — юнга, обхвативший мачту на ветру, — пристально глядя прямо на хозяина дома.
Чарли успел полюбить этого пацаненка. Еще несколько лет, и тот вырастет в настоящего сорванца. В нем было как раз то, чего недоставало Уолли, что Чарли так хотелось видеть в собственном сыне.
Чарли улыбнулся Линю:
— Наделала тут шуму, а, Линь? Штуковина эта…
— Вот именно! — выпалил Линь, свисая с перил. Говорил он чисто, без всякого акцента.
Жермен и Нина покраснели и захихикали. Они сердито зыркнули на Линя, после чего снова заулыбались, смущенно посмеиваясь.
Чарли расхохотался вместе с ними, давая понять, что не считает Линя дерзким мальчишкой. А потом сказал:
— Ну да ничего, Линь, мы с этой штуковиной разделаемся в два счета. Проку от нее никакого, то и дело трезвонит почем зря.
Чарли и сам не заметил, как перешел на говор, принятый в округе Бейкер, тем самым как бы говоря мальчугану: «Ты — парень что надо. Мы с тобой одного поля ягоды».
Что стряслось со всеми этими богатенькими сынками? С воспитанными юношами, выпускниками частных школ? Идиотские школы взращивали совершенно новую породу современной аристократии — молодые люди к шестнадцати годам уже успевали устать от жизни, превратиться в циников, стать флегматичными и равнодушными. В то же время эта молодежь получала отменное воспитание, а своей исключительной вежливостью способна была довести до белого каления. Парни не занимались спортом, не интересовались ни охотой, ни рыбалкой, не ездили верхом и вообще сторонились животных. Их смущали привилегии перед другими, они предпринимали отчаянные попытки скрыть свое положение в обществе, рядились в бейсболки, безразмерные штаны и прочие тряпки обитателей гетто, их страшила возможная зависть со стороны других, они воспринимали мир, совершенно не умея радоваться жизни, они были какими-то… выхолощенными.
