— Поди ж ты, — буркнул он себе под нос, размышляя над подобным свидетельством своего статуса «очень важной персоны».
От нечего делать Роджер принялся разглядывать гостиную. На дальней стене висели йорубские церемониальные мечи из слоновой кости; сейчас их стало раза в два больше.
— Прямо йорубский арсенал, — удивился Роджер. — Что же это такое?
Очевидно, он задал вопрос вслух, потому что вдруг услышал:
— А знаешь что?
Из своего рабочего кабинета появился Уэс Джордан — ослепительная улыбка, рубашка без пиджака и «Взорвавшаяся пицца». — А знаешь что?
Роджеру показалось, что Уэс говорит на манер уличных парней. И он начал:
— Мне вот стало интересно: что та…
Но Уэс перебил его на полуслове:
— Роджер, у меня для тебя кое-что есть… Да, кое-что есть… Кое-что есть… — Уэс придвинул стул и опустился на него, подавшись всем телом вперед и положив руки па колени. — Угадай, кто сидел на этом диване? И часа еще не прошло.
— К чему гадать, ты, я вижу, и так скажешь.
Мэр пристально посмотрел на него:
— Инман Армхольстер.
Роджер тоже подался вперед:
— Да ты… — начал было он, но осекся, едва не сказав «шутишь». — Ну и ну! О чем же он говорил?
— Чуть было не вырвалось «шутишь»? — усмехнулся Уэс. — лора тебе, брат, отвыкать от этой вредной привычки, не стоит так реагировать на те маленькие сюрпризы, которые нам преподносит жизнь. Инмана тоже неприятно удивила моя осведомленность.
— И что ты ему сказал?
— Сказал, что у мэрии имеются свои источники информации. И это хорошо, потому что ситуация, учитывая известность Инмана в деловых кругах Атланты и популярность Фарика в спортивном мире, может подействовать на город как атомная бомба. Сказал, что, если нам не удастся разрешить проблему, как подобает серьезным людям, государственным мужам, дело может принять серьезный оборот, вплоть до расовых беспорядков.
— Расовых беспорядков? — переспросил Роджер. — Так прямо и сказал?
Уэс усмехнулся:
— Так и сказал. Для Атланты нет ничего страшнее. Эти угли всегда тлеют — только развороши их. Последние волнения — кстати, зачинщиками были белые — случились в тысяча девятьсот шестом году. Жуткие вещи творились… Но сейчас все может обернуться еще хуже.
— И что Армхольстер?
— Вряд ли до него дошло. Думаю, после «государственных мужей» он уже ничего не воспринимал. Все повторял: «Это какие же такие государственные мужи? Отто Бисмарк? Чжоу Эньлай? Джон Фостер Даллес? Дин Раск?» — Мэр усмехнулся. — Вот уж не ожидал, что он вспомнит Чжоу Эньлая и Джона Даллеса. Армхольстер все твердил: «Черта с два я стану корчить из себя государственного мужа. Мою дочь изнасиловали! И этот подонок заплатит сполна!» Знаешь, Роджер, еще немного — и речь зашла бы о линчевании.
— Он произнес это слово?
— Да нет же, нет. Конечно же, о линчевании он не говорил. Хотя… Если бы в наше время это было возможно, уверен, Армхольстер не стал бы долго раздумывать. Уж больно он разозлился.
— Но послушай, на деле-то он пока еще ничего не предпринимал. Не заявлял в полицию, не обращался к прессе, да и с народом из Технологического вряд ли разговаривал. Так мне кажется. Хотя наверняка я не знаю.
— Роджер, ты когда-нибудь видел Инмана Армхольстера в деле?
— Э-э-э… нет.
— Инман с виду толстяк. Самый что ни на есть. С головы до ног. Могу поспорить, у него даже пятки жирные. Но этот белый толстяк из той породы, что встречается только здесь, в Джорджии. Ты не смотри на его жир, на самом деле он в два счета откусит тебе голову. И жир ему нисколько не мешает. Наоборот, подпитывает. Но Инмана сдерживает одно — он не хочет предавать дело огласке, трепать имя дочери. Вообще-то, в делах об изнасиловании пресса никогда не раскрывает фамилию пострадавшей. Однако тут другое. Ладно еще виновник изнасилования — знаменитый Фарик Фэнон. Но ведь и жертва — дочь не менее известного Инмана Армхольстера. Подобная комбинация — слишком большой соблазн для прессы. Так считает Армхольстер.
— Что же он хотел от тебя?
— Ничего. Он пришел потому, что я пригласил его. Я действовал по совету своего друга, Роджера Белла, хотя сам ни во что не вмешивался. В любом случае Армхольстер, и в прямом, и в переносном смысле, тот еще горлопан. Но он порядком разозлился, а блефовать не привык, только не он. Рано или поздно Армхольстер что-нибудь да предпримет. Так что я предложил ему: «Почему бы не передать дело в студенческий совет, комитет, или как там его? Они ведь занимаются жалобами на сексуальные домогательства. Прояснят ситуацию и примут решение. К тому же удастся избежать ненужной шумихи. Уж лучше они, нежели полиция или суд».
— А он?
— Расхохотался мне в лицо. Говорит: «Горстка студентов? Да эти уступят любому, стоит только надавить — администрации, спортивному комитету, группе активистов или кому еще». Тут он, кстати, может оказаться прав.
— А что должен сделать я?
— Не знаю… держать своего клиента подальше. Насколько это возможно для знаменитого на всю Америку футболиста с бриллиантами в ушах и парочкой фунтов золота на шее. Вы, господин юрисконсульт, должны уметь убеждать. Может, уговорите клиента снять с себя все эти побрякушки?
— Знаешь, мы с Фариком не очень-то…
— А попросить парня хоть немного отрастить волосы, чтобы тот не казался свирепым гладиатором на арене? Хотя это, наверно, будет уже чересчур.
— Мы с Фариком так и не нашли общий язык, — ответил Роджер. — Для него я чужой, из того мира, где носят костюмы с галстуками.
— У меня тоже такое ощущение, — признался Уэс. — Только посмотрю на твой костюм — сразу тянет к зеркалу выяснить, что не так с моим.
— А что, не мешало бы. — Роджер окинул Уэса взглядом. — Во всяком случае, Фарик больше слушает Дона Пикетта.
— Вот пусть Дон и поработает над ним. Но знаешь, я позвал тебя не для того, чтобы советы раздавать. Хочу предостеречь против кое-чего неизбежного.
— Что такое?
— Видишь ли, Роджер, с участием ли прессы или без нее, но слухи расползутся. И так уже в это дело посвящено слишком много народу. И лучше тебе быть заранее готовым к тому, что история… выплывет. Вопрос в том, когда это произойдет. И что за этим последует.
— Ну, Уэс… я даже не знаю. Понятия не имею. А что думаешь ты?
— Точно не скажу, — ответил мэр, — но в целом представление имею.
— И что же?
— А то… Погоди, как бы лучше выразиться… Ладно, скажем так… Есть две Атланты — черная и белая. — Мэр замолчал, как будто собираясь с мыслями. — Те высотки, что в центре, — это деньги белых. При всем при том, что черные составляют семьдесят, даже семьдесят пять процентов всего населения. — Он снова помолчал, затем продолжил: — Наши братья и сестры не слепые. — Мэр опять остановился. Роджер задумался над тем, к чему может привести это «наши братья и сестры» современной политической риторики, — на Уэса что-то не похоже. — Они видят, — вновь заговорил мэр, но тут же замолчал и многозначительно глянул на Роджера. — Знаешь, с трудом подбираю слова.
