Тот с еще большей дрожью в голосе:
— А тогда те, кто не умрет, будут светиться в темноте, и ты вовремя заметишь их.
Когда парень дошел до «светиться», он едва не рыдал. За столом воцарилась гнетущая тишина — худший враг любого званого ужина.
Раздался натянутый смех судьи Маккоркла, который повернулся к Чарли:
— А сынок-то тебе еще фору даст! Надо же — «бомбануть»! Ха-ха-ха, ха-ха-ха…
Вмешательство судьи разрядило обстановку — все дружно поддержали его смех. Все, кроме Чарли — тот так и сидел с застывшим лицом. Наконец, взяв себя в руки, он метнул взгляд в сторону кухни и гаркнул:
— Мэйсон! Давай-ка гостям еще черепахового супа!
Между переменой блюд, пока негритянки в черной униформе с белыми фартуками уносили суповые тарелки, Серена поднялась со своего места и, пройдя мимо Чарли к выходу, жестом позвала его, шепнув: «Можно тебя на минутку?» — якобы для того, чтобы посоветоваться по хозяйственным делам.
Чарли встал, почувствовав, как застыло колено, и захромал вслед за женой в холл. Из залы еще доносился застольный гул голосов; Серена остановилась, посмотрела Чарли прямо в глаза и спросила:
— Зачем ты поощряешь Билли? Зачем позволяешь ему проделывать свои номера, эти ухарские шуточки?
Чарли, не понимая, в чем дело, зло огрызнулся:
— А что в них такого?
— Подумай хотя бы о Ричмане! — сдавленным голосом зашептала Серена. — Видел бы ты его лицо. Да и его жены тоже.
— Господи, да в чем дело-то?!
— Они ведь евреи, Чарли! Евреи!
— Ну да, я знаю, — возразил Крокер, защищаясь.
— Тогда тебе должно быть известно, что евреи слывут либералами. Для них… ну, ты понимаешь… для них вы все… ты, Билли, судья Маккоркл со своими выходками… с этим неприятием…
— Неприятием? — переспросил Чарли. — Да бог с тобой, Серена! Билли ни слова не сказал о неприятии. Всего-навсего…
— Ради бога, только не надо опять!
— Да я и не говорил ничего такого! Никто не говорил!
— А этого и не требовалось, Чарли. Джин и Марша прекрасно поняли, что именно имел в виду Билли. Впрочем, твой сын тоже все понял. Слышал, что он сказал?
— Да уж, слышал… — Чарли покачал головой. — Ушам своим не верю!
— Бедный мальчик, — пожалела Уолли Серена, — он хотел обернуть все в шутку… Но ты представь, каково ему было.
— Да уж, представил… Хотел бы я знать, к чему он… — Чарли замолчал на полуслове и покачал головой.
— Дело ведь не только в Ричманах и твоем сыне, — продолжала Серена. — Хауэлл тоже не знал, что и думать обо всем этом. А ведь он в рекламном бизнесе. Ты же знаешь, до чего все они чувствительны к…
— Чувствительны к чему, а, Серена?! — Крокер едва удержался, чтобы не повысить голос.
— Чарли, я же не нотации тебе читаю, — зашептала жена. — Просто хочу, чтобы ты понял — если тебе нужен Ричман, не стоит позволять Билли и судье, да и себе тоже… в общем, ты понимаешь, о чем я. Не забывай, что Ричман — еврей и либерал, что он входит в правления половины правозащитных организаций Атланты.
— Ладно, я тебя понял. О, господи, господи! — Чарли покачал головой, но больше ничего не сказал — Серена была права.
Оба вернулись к столу. Колено у Чарли болело сильнее прежнего, он заметно хромал. И куда они все катятся? То, что сказал Билли, было в самом деле смешно! Да и судья такое отмочил! «Отдадим должное прыщам и гною на коже!» И ведь с ходу придумал, а! В зале судебных заседаний, когда Опи Маккоркл произносил свою речь, всегда начинались такой галдеж и улюлюканье. «Отдадим должное прыщам и гною на коже!» Тут Чарли вспомнил о сыне… А его-то какая муха укусила? Все этот идиотский пансион в Новой Англии, куда Марта определила сына, этот злосчастный «Триниан»… Мальчишкам пудрят мозги всякой чепухой про либерализм, политкорректность… А здесь — Терпмтин! Здесь по стенам развешано оружие! Причем столько, сколько, может статься, нигде больше не увидишь! И если мужчина хочет открыто высказать то, что у него на уме, хочет вести себя по-мужски, то здесь для этого самое место. Да и где же еще?
Коронным блюдом в Терпмтине были, разумеется, перепела, которых подавали с соусом, приготовленным тетушкой Беллой по собственному рецепту. К перепелам шли нарезанный тончайшими ломтиками окорок, копченный дядюшкой Бадом, картофельное пюре, окра, листовая капуста, фасоль с луком, отваренная в ветчинном жире и приправленная уксусом. А еще — ветчинные лепешки, испеченные тетушкой Беллой, два вида хлеба: маисовый и мягкий, душистый «Салли Ланн». Все это ставилось на стол одновременно. Городские, к собственному удивлению, с удовольствием съедали тушеные овощи тетушки Беллы — всю эту капусту, фасоль и прочее. Не только взрослые, но и молодежь, в лучшие годы своей жизни предпочитающая картофель фри и салат-латук. Даже Ричман, горожанин до мозга костей, насчет которого Чарли так беспокоился, ел с аппетитом.
По сложившейся традиции, на плантациях Южной Джорджии хозяева обычно не баловались европейскими винами, однако Чарли обнаружил, что густое, слегка пряное немецкое белое вино «Гевюрцтраминер» превосходно сочетается с перепелами и овощным гарниром тетушки Беллы. И он вот уже в который раз осушал свой бокал. Как, впрочем, и Билли Басе. Ощутив прилив кипучей энергии, Чарли перегнулся через Франсин Хендрикс, на которую почти не обращал внимания — ну и плевать! — и позвал:
— Эй, Джин! Как тебе — вышло: «те» — перепелочка, а?
— Великолепно, Чарли! — откликнулся Ричман, причем с таким энтузиазмом, какого не проявлял за весь вечер. — И вот это тоже! — Он показал вилкой на окру, капустные листья и фасоль. — Но перепелка… Перепелка — это что-то!
— А то! — воскликнул Чарли. — Каждая птаха обошлась в четыре тыщи семьсот восемьдесят четыре доллара!
Разговоры вдруг разом стихли, и снова стал слышен только треск дров в камине. Ричман переспросил:
— Четыре тысячи семьсот восемьдесят четыре доллара?
— Точно, — подтвердил Чарли, довольный собой. — Если взять то, во сколько обходится содержание этого местечка, да потом разделить на подстреленных птах, как раз и выходит!
— Невероятно! — поразился Ричман.
Чарли почувствовал, как все вокруг так и застыли. Слишком поздно он сообразил, что причиной тому совсем не цифра, а та… вульгарность, с которой он заявляет об этом. Крокер увидел, как на противоположном конце стола Серена медленно качает головой.
Пришлось ему замолчать. Потрескивали дрова, на лицах беседовавших друг с другом гостей метались блики света и тени, кабаньи головы грозно топорщили клыки, а свернутые кольцами гремучие змеи только что не плевались ядом. Обескураженный, Чарли сидел с тяжелой головой и не желал признаваться самому себе в том, что перебрал.
Очередная неловкость возникла, когда судья Маккоркл, также употребивший слишком много «коричневого виски» и «Гевюрцтраминера», да еще прихвативший пару рюмочек маисового ликера, принялся разглагольствовать прямо поверх голов «гражданской» Лидии, Уолли и Дорис Басе, стремясь донести свою мысль до Бичема Нокса.
