— Гляди, куда прешь! — рявкнул Енох. Коротышка остановился, возмущенно воздел руки, гадкая гримаса исказила его лицо.
— Да как ты смеешь?.. — зарычал он.
— Вот видишь,— сказал Енох, догоняя Хейза,— все только и мечтают сшибить тебя с ног. Никогда не бывал в таком диком месте. Даже у этой бабы. Я прожил у нее два месяца, — продолжал он, — а осенью она послала меня в Родмилскую Библейскую Академию для мальчиков, и я поначалу решил, что там будет полегче. С этой бабой жить было невозможно — не такая уж старая, думаю, лет сорок или около того, — но рожа жуть какая. Носила такие коричневые очки, а волосенки редкие, точно ей плеснули говяжьей подливкой на череп. Я думал, в этой академии будет полегче. Я сбежал от нее раз, но она меня поймала, и вышло, что у нее были на меня бумаги, и она могла послать меня в исправительный дом, если я не буду с ней жить, — так что я даже обрадовался, что попал в эту академию. Ты был когда-нибудь в академии?
Казалось, Хейз не расслышал вопроса.
— Ну, черта с два там было лучше, — продолжал Енох.— Боже мой, как мне там было худо. Я сбежал оттуда через месяц, но она меня все равно поймала. И все-таки я от нее свалил. — Он выдержал паузу. — Хочешь знать как? — Он подождал чуть-чуть и продолжил: — Я напугал ее до чертиков, вот как! Я уж все перепробовал. Даже молился. Просил: Иисус, подскажи, как избавиться от этой бабы, но так, чтобы не убивать ее и не попасть в исправительный дом; но хрена с два он мне помог. И вот однажды я встал с утра пораньше и вошел в ее комнату без штанов, содрал с нее простыню — и тут ее кондрашка хватила. После этого я вернулся к папаше, и мы больше никогда эту бабу не видели. Ну у тебя и челюсть, ходуном ходит, — заметил он, глядя сбоку на Хейза. — И не засмеялся ни разу. Может, у тебя и денег никаких нету?
Хейз свернул в переулок. Слепой с девочкой шли впереди, в квартале от них.
— Глядишь, мы их и догоним, — сказал Енох. — Ты много народу знаешь в этом городе?
— Нет,— ответил Хейз.
— И вряд ли с кем познакомишься. Ни хрена никто дружить не хочет. Я тут уже два месяца, а еще никого не знаю. Все так и норовят сшибить тебя с ног. А у тебя, похоже, куча денег. У меня-то ни гроша нет. Были б деньги, уж я бы нашел, на что потратить. — Слепой и девочка остановились на углу и перешли на другую сторону улицы. — Мы их догоним, — сказал Енох. — Боюсь, сейчас окажемся на каком-нибудь собрании и будем распевать гимны с девчонкой и ее папашей, если не смоемся, пока не поздно.
В конце следующего квартала высилось огромное здание с куполом и колоннами. Туда и направлялись слепой с девочкой. Всюду — вокруг здания, напротив него и на соседних улицах — стояли автомобили.
— Это не киношка, — сказал Енох. Слепой и девочка повернули к зданию. По бокам длинных ступеней на пьедесталах сидели каменные львы. — И не церковь.
Хейз остановился у подножия лестницы. Казалось, он безрезультатно пытается придать лицу какое-нибудь выражение. Он сдвинул шляпу под острым углом и начал взбираться к паре, усевшейся возле одного из львов. Подошел к слепому и, ни слова не говоря, наклонился к нему, точно пытаясь рассмотреть, что таится за черными очками. Девочка уставилась на него. Рот слепого слегка скривился.
— Чувствую греховный смрад в твоем дыхании, — сказал он.
Хейз отшатнулся.
— Зачем ты преследуешь меня?
— Я тебя не преследовал, — сказал Хейз.
— Она сказала, что ты шел за нами. — Слепой махнул в сторону девочки.
— Я не преследовал вас.
Хейз вспомнил, что у него в руке коробка, и посмотрел на девочку. От черной вязаной шапочки у нее на лбу отпечаталась ровная линия. Внезапно она хихикнула, но улыбка тут же исчезла, словно девочка почувствовала неприятный запах.
— Я не думал тебя преследовать, — сказал Хейз. — Я шел за ней. — Он пихнул девочке в руку коробку.
Казалось, девочка хотела схватить коробку, но не решилась.
— Мне не нужна эта штука, — сказала она. — С чего вы взяли, что она мне нужна? Заберите ее. Она не моя. Я не хочу!
— Давай, бери, — сказал слепой. — Бери, положи в мешок и заткнись, пока по шее не получила.
Хейз снова пихнул ей коробку.
— Мне она не нужна, — пробормотала девочка.
— Возьми и не спорь, — сказал слепой. — Он не тебя преследовал.
Она взяла машинку и засунула в мешок с брошюрами.
— Это не мое. Я взяла, но это не мое.
— Я шел за ней, чтобы сказать, что нечего было на меня так пялиться. — Хейз смотрел на слепого.
— Это вы о чем? — воскликнула девочка. — Я совсем и не пялилась. Я только смотрела, как вы разорвали брошюру. Он разорвал ее на кусочки. — Она схватила слепого за плечо. — Разорвал и рассыпал по земле, как соль, а потом вытер руки о штаны.
— Он преследовал меня, — сказал слепой. — Никто не будет гнаться за тобой. Я слышу призыв к Иисусу в его голосе.
— Иисусе, — пробормотал Хейз. — Боже ж ты мой. — Он сел на ступеньку, и рука его едва не коснулась ног стоящей девочки. На ней были теннисные туфли и черные хлопчатобумажные чулки.
— Слышишь, как он ругается, — сказала она тихо. — Он не тебя преследовал.
Слепой неприятно рассмеялся:
— Слушай, сынок. От Иисуса все равно никуда не денешься. Иисус — это факт.
— Я все знаю про Иисуса, — сказал Енох, — я уж был в Родмилской Библейской Академии, меня туда заслала эта баба. Если что-нибудь неясно насчет Иисуса, спросите у меня. — Он залез льву на спину и уселся там по-турецки.
— Я слишком много всего видел, — сказал Хейз, — чтоб хоть во что-то верить. Я полсвета обошел.
— Вот и я тоже, — добавил Енох Эмери.
— Не так уж далеко ты забрался, раз пошел за мной. — Слепой неожиданно встал и принялся ощупывать лицо Хейза. Тот не шелохнулся. Слепой убрал руки.
— Ладно, — сказал он вяло. — Ты ничего обо мне не знаешь.
— Мой папаша был похож на Иисуса, — сообщил Енох со спины льва. — У него были волосы до плеч. Правда, у него был шрам на подбородке. А мать я никогда не видел.
— Какой-то проповедник оставил на тебе отпечаток,— произнес слепой со сдавленным смешком. — Ты шел за мной,
чтобы избавиться от него, или хочешь получить от меня еще один?
— Послушай, все твои муки не сравнятся с муками Иисуса. — Девочка внезапно дотронулась до плеча Хейза. Он сел, черная шляпа сползла на лицо. — Слушай, — повторила она громче,— жили на свете мужчина и женщина: они убили маленького ребенка. Это был ее ребенок, но он был урод, и женщина его не любила. Но у ребенка был Иисус, а у нее — только красота и мужчина, с которым она жила во грехе. Она прогнала ребенка, но тот вернулся, она снова его прогнала, но он снова вернулся, всякий раз он возвращался к ней и к мужчине, с которым она жила во грехе. Тогда они задушили его шелковым чулком и повесили в печной трубе. Но и после этого он не давал ей покоя. Куда б она ни смотрела — везде был ребенок. Стоило ей лечь с этим мужчиной, как она видела ребенка. Он смотрел на них из трубы и светился сквозь кирпичи среди ночи.
