Женщина прошла к ним через веранду и взяла из корзины, что осталось.
— Спасибо вам большое, — сказала она и вернулась в дом.
— Матушка, что ли? — тихо спросил Паркер. Девица кивнула. Паркер знал много пикантных фраз, какие можно было бы сейчас ввернуть, — скажем, «Я к вам чрезвычайно расположен», — но он мрачно молчал. Просто сидел и смотрел на холмы. Он подумал, что, должно быть, чем-то заболевает.
— Если завтра будут персики, привезу вам, — сказал он.
— Буду вам благодарна, — отозвалась девица.
Везти им корзину персиков — такого у Паркера и в мыслях не было, но назавтра вдруг оказалось, что он везет-таки. Говорить ему с девицей было, считай, не о чем.
— А на спине у меня татуировки нет, — надумал он сказать.
— А что у вас там есть?
— Рубашка, — сказал Паркер. — Ха.
— Ха-ха, — вежливо отозвалась девица.
Паркер решил, что сходит с ума. Он и представить себе не мог, что такая ему понравится. Она интересовалась только тем, что он привозил, пока на третий раз он не приехал с двумя дынями.
— Как вас зовут? — спросила она.
— О. И. Паркер.
— Что это — О. И.?
— Просто О. И., и все. Так меня и зовите, — сказал Паркер. — Или Паркер. По имени меня никто не называет.
— Что такое О. И.? — не унималась она.
— Не важно, — сказал Паркер. — А вас как зовут?
— Скажу, когда вы мне скажете, что буквы значат.
В ее тоне послышалось еле уловимое кокетство, и оно ударило Паркеру в голову. Имени своего он до сих пор не раскрывал никому, ни мужчине, ни женщине — только флотским и государственным регистрационным спискам, и еще оно значилось в свидетельстве о крещении, которое ему выписали в месячном возрасте. Его мать была методистка. Когда имя просочилось из флотских списков наружу, Паркер только что не убил того, кто его произнес.
— Вы всем разболтаете, — сказал он.
— Клянусь, ни одной живой душе, — пообещала она. — Клянусь святым Евангелием.
Паркер немного посидел молча. Потом положил руку на шею девицы, притянул ее ухо к своему рту и очень тихо сказал свое имя.
— Обадайя, — повторила она. Ее лицо медленно просветлело, как будто имя стало ей знамением. — Обадайя.
А по мнению Паркера, имя как было вонючей дрянью, так и осталось.
— Обадайя Илайхью, — произнесла она благоговейно.
— Если вы меня когда-нибудь вслух так назовете, я вам голову оторву, — пригрозил Паркер. — Ну а вас как?
— Сара Рут Кейтс.
— Приятно познакомиться, Сара Рут, — сказал Паркер. Отец Сары Рут был проповедник Прямого Евангелия, но сейчас он был в отлучке — распространял эти дела во Флориде. Мать как будто не имела ничего против внимания Паркера к девице, раз он приезжал не пустой, а с корзинками. Что до самой Сары Рут, Паркеру после трех посещений было ясно как день, что она с ума по нему сходит. Да-да, втюрилась — пусть и настаивала, что картинки на теле суета сует, пусть он и богохульствовал при ней вовсю, пусть на ее вопрос, спасен ли он, Паркер ответил, что не видит, от чего ему так уж особенно спасаться. После этого, осмелев, Паркер сказал:
— Я хорошо спасусь, если ты меня поцелуешь.
— Так не спасаются, — нахмурилась она.
Вскоре после этого она согласилась прокатиться с ним в пикапе. Паркер свернул на заброшенную дорогу, остановился и предложил улечься в кузове вдвоем.
— Нет, — сказала она, — пока мы не поженились. Вот оно как.
— Ну, это-то не обязательно, — сказал Паркер, но, когда он полез к ней, она пихнула его так, что дверь пикапа распахнулась и он шлепнулся на землю навзничь. Он решил не иметь с ней никакого дела.
Они поженились у местного судьи по делам о наследстве, потому что церкви Сара Рут отвергала — считала идолопоклонством. Паркер на этот счет не имел ровно никакого мнения. Кабинет судьи был загроможден картонными ящиками для документов и регистрационными книгами, из которых свисали пыльные желтые бумажки. Судьей была рыжая старуха, которая занимала должность вот уже сорок лет и выглядела такой же пыльной, как ее книги. Она сочетала их браком, стоя за конторкой. Кончив, эффектно произнесла: «Три доллара пятьдесят — и доколе смерть вас не разлучит!» — и выдернула из машины какие-то бумаги.
Сару Рут брак не изменил ни капельки, а Паркера сделал еще мрачнее. Каждое утро он думал — все, хорошенького понемножку, уеду и не вернусь; и каждый вечер возвращался. Раньше всякий раз, как Паркеру становилось невмоготу, он шел и делал себе новую наколку, но теперь у него свободна была только спина. Чтобы увидеть картинку на спине, пришлось бы поставить два зеркала и самому найти между ними нужное положение — подходящее, по мнению Паркера, занятие для идиотов. Будь Сара Рут умней, она оценила бы наспинную татуировку, но она и на те, что он имел на других местах, смотреть не желала. Когда он пытался показать ей те или иные детали, она крепко-накрепко зажмуривалась и для верности еще поворачивалась спиной. Если не в полной темноте, то Паркер был ей нужен только одетый и с опущенными рукавами рубашки.
— Когда придет суд Господень, Иисус тебя спросит: «Чем ты всю жизнь занимался, кроме как разрисовывал себя вдоль и поперек?» — сказала она однажды.
— Да не дури ты мне башку, — отозвался Паркер, — ты просто боишься, что пышка эта, на кого я работаю, заглядится на меня и скажет: «А давайте-ка, мистер Паркер, мы с вами…»
— Искушаешь и во грех можешь ввести, — сказала она, — а ведь пред судом-то Господним и за это придется держать ответ. Продавал бы лучше опять плоды земли.
Паркер, когда был дома, только тем и занимался, что слушал, каково ему будет пред судом Господним, если он не исправится. Когда мог, он вворачивал что-нибудь про пышку-работодательницу:
— А она мне говорит: «Мистер Паркер, я вас наняла ради ваших мозгов».
(Она, правда, добавила: «Так шевелите ими наконец!»)
— Тебе бы видеть ее лицо, когда я в первый раз снял при ней рубашку,— похвастался он.— Говорит: «Мистер Паркер, вы ходячая панорама!»
Она и в самом деле такое сказала — но как скривилась при этом!
Неудовлетворенность выросла у Паркера до того, что без татуировки не сладить. И это должна быть спина — ничего не поделаешь. В нем заработало смутное, расплывчатое вдохновение. Наколка должна быть такая, против которой Саре Рут нечего будет выставить, — что-нибудь религиозное. Ему представилась раскрытая книга, ниже надпись БИБЛИЯ, на странице настоящий текст, стих какой-нибудь. Поначалу ему казалось, что это будет в самую точку, но потом в ушах зазвучал ее голос: «У меня что, настоящей Библии нет? Зачем мне, по-твоему, один стих читать и перечитывать, если я могу ее всю читать?» Нужно было что-то получше, чем даже Библия! Он так много об этом думал, что стал терять сон. А в весе он начал терять еще раньше — Сара Рут просто накидывала продукты в кастрюлю и кипятила, вот и вся готовка. Он никак не мог взять в толк, почему до сих пор не развязался с этой беременной уродиной, которая к тому же стряпать не умеет, и это делало его нервным и раздражительным — у него даже стала подергиваться щека.
