Мальчик развернулся и посмотрел на дядю.
Я тебе уже говорил: я только затем туда пошел, чтобы плюнуть им в рожу,— сказал он срывающимся голосом.— Я два раза повторять не собираюсь.
Рейбер молча смотрел на него. Он почувствовал, что, сорвавшись на мальчике, смог наконец окончательно взять себя в руки. Он спихнул Пресвитера с колен и встал. Пошли,— сказал он.
У него не было ни малейшего желания вдаваться в дальнейшие обсуждения, но пока они шли и молчали, в голову ему пришла еще одна мысль.
Послушай-ка, Фрэнк,— сказал он.— Я верю, что ты пошел туда, чтобы плюнуть им в лицо. В твоих умственных способностях я никогда не сомневался. Все твои поступки, даже твое присутствие здесь, доказывают, что ты выше всего того, чему научил тебя старик, что ты пробился сквозь тот потолок, которым он тебя ограничил. Ты ведь в конце концов сбежал из Паудерхеда. У тебя хватило мужества выбрать самый быстрый путь, чтобы отдать ему последние почести, а потом удрать оттуда. А выбравшись на свободу, ты пришел туда, куда нужно.
Мальчик подошел к дереву, сорвал лист и откусил кусочек. На лице у него появилось недовольное выражение. Он скатал лист в шарик и выбросил его. Рейбер продолжал говорить ровным тоном как будто ему все это было не очень интересно, как будто говорил он от лица некой объективной истины, безличной и безразличной, как воздух.
— Вот ты говоришь, что плевать ты на них хотел, — сказал он. — Тут дело вот в чем: нет никакой необходимости на них плевать. Они того не стоят. Не так это все важно. Ты несколько преувеличиваешь их значимость. Старик выводил меня из себя, пока я не понял главного. Он не достоин моей ненависти и твоей тоже. Единственное, чего он достоин с нашей стороны, так это жалости.
«Интересно, — подумал он, — а этот мальчик вообще способен на такое простое и спокойное чувство, как жалость?»
— Ты хочешь избежать крайностей. Крайности — удел людей отчаянных, удел фанатиков, а ты ведь… — Он вдруг замолчал, потому что Пресвитер отцепился от его руки и ускакал прочь.
Они подошли уже к центру парка, круглой бетонированной площадке, с фонтаном посередине. Из каменной львиной пасти вода лилась в неглубокий бассейн, и ребенок летел прямо к нему, размахивая руками, как мельница крыльями. Еще секунда — и он перелез через бортик и оказался в воде.
— Слишком поздно, черт подери, — пробормотал Рейбер. — Уже залез.
Он посмотрел на Таруотера.
Мальчик застыл в полушаге. Он смотрел, как малыш плещется в бассейне, но глаза у него горели так, словно он видел нечто ужасное и никак не мог отвести взгляд. Солнце ярко освещало белую голову Пресвитера; малыш встал и обернулся, весь внимание. Таруотер медленно пошел в его сторону.
Казалось, его неодолимо тянуло к стоящему в воде ребенку, но в то же время тянуло и назад, почти с такой же непомерной силой. Рейбер наблюдал за ним, удивленно и с подозрением, и шел рядом, но чуть поодаль. Чем ближе мальчик подходил к бассейну, тем сильнее натягивалась кожа у него на лице. У Рейбера было такое чувство, что мальчик двигается вслепую, что вместо Пресвитера он видит лишь яркое пятно света. Он чувствовал, что происходит что-то очень важное, и что если бы он только смог понять, в чем тут дело, у него в руках оказался бы ключ к будущему мальчика. Мышцы его напряглись, он был готов действовать. Вдруг ощущение опасности стало в нем так велико, что он закричал. Его осенило, он понял все. Тару-отер шел к Пресвитеру, чтобы окрестить его. Он уже почти дошел до бортика бассейна. Рейбер кинулся вперед, вытащил ребенка из воды и поставил его, орущего, на бетонную дорожку.
Сердце у Рейбера бешено колотилось. Он чувствовал, что в этот самый момент спас мальчика, не дав ему совершить какой-то чудовищно унизительный для него поступок. Теперь ему все стало ясно. Старик все-таки передал свою навязчивую идею мальчику, он все-таки внушил ему, что тот должен, во избежание неких неведомых, но тем более кошмарных напастей, окрестить Пресвитера. Таруотер поставил ногу на мраморный бортик бассейна. Он уперся локтем в колено и наклонился, всматриваясь в свое мозаичное отражение в воде. Его губы шевелились, словно он разговаривал с человеком, лицо которого видел в бассейне. Рейбер ничего не сказал. Он только сейчас понял, как глубоко укоренился в мальчике недуг. Он знал — взывать к его разуму бесполезно. Надежды на то, что рано или поздно удастся здраво и взвешенно обсудить с ним все происходящее, не было никакой, поскольку мальчик положительно был одержим навязчивыми идеями. Он не видел способов излечить его, вот разве что какой-нибудь внезапный шок способен оказать на него благотворное воздействие, если он сам, неожиданно для себя столкнется с абсолютной бессмысленностью своих идей и поймет, насколько это абсурдно — исполнять пустые, нелепые и смешные ритуалы.
Он присел на корточки и стал снимать с Пресвитера мокрые ботинки. Малыш перестал кричать и теперь только тихонько всхлипывал. Лицо у него было красное и странным образом перекривилось. Рейбер отвел глаза.
Таруотер шел прочь. Он уже успел оставить позади бассейн и шел какой-то кособокой походкой, сгорбившись, словно его гнали кнутом. Вот он свернул по направлению к одной из узких тенистых дорожек.
— Подожди! — крикнул Рейбер. — Мы теперь не сможем пойти в музей, нам нужно домой, переобуть Пресвитеру ботинки!
Таруотер не мог не слышать его, но продолжал идти и через секунду скрылся из виду.
«Черт бы подрал эту дремучую бестолочь», — выругался про себя Рейбер. Он стоял и смотрел на дорожку, по которой ушел мальчик. Никакого желания идти за ним у него не было, потому что он знал, что тот все равно вернется, что Пресвитер не даст ему уйти. И овладевшее Рейбером в очередной раз чувство подавленности росло теперь совсем от другого корня: теперь он знал наверняка, что от мальчика ему не избавиться. Он останется с ними до тех пор, пока не исполнит то, за чем пришел. Или пока не исцелится. Рейбер снова увидел слова, которые старик нацарапал на обложке журнала: ПРОРОК, КОТОРОГО Я ВОСПИТАЮ ИЗ ЭТОГО МЛАДЕНЦА, ПРАВДОЙ ВЫЖЖЕТ ТЕБЕ ГЛАЗА. Рейберу показалось, что ему опять бросили вызов. «Я вылечу его, — мрачно подумал он. — Я вылечу его или узнаю, в чем тут дело».
ГЛАВА 7
«Чероки-Лодж» был складом, переоборудованным под гостиницу, нижний его этаж был выкрашен в белый цвет, а верхний — в зеленый. Здание частично стояло на земле, а частично на сваях над маленьким ровным, как зеркало, озером, которое окружал густой зеленый лес; уходя к серо-синему горизонту, лес становился черным. Длинный фасад гостиницы, сплошь обклеенный рекламой пива и сигарет, выходил на шоссе, которое футах в тридцати от нее пересекало проселочную дорогу, за узкой полоской колючего бурьяна. Рейберу и раньше случалось проезжать мимо, но соблазна остановиться не возникало никогда.
Он остановил свой выбор на этом мотеле, потому что от него до Паудерхеда было всего тридцать миль, и он был дешевый. На следующий день они приехали туда втроем, и до обеда у них еще оставалось время, чтобы погулять и осмотреться. Поездка прошла в тягостном молчании. Мальчик, как обычно, сидел на своем месте с видом иностранной коронованной особы, которая ни за что не опустится до разговора на чужом языке. Грязная шляпа и вонючий комбинезон сидели на нем вызывающе, как национальный костюм.
