Сосновый ящик, на котором он сидел, был гроб для деда, но употреблять его в дело Таруотер не собирался. Старик был слишком тяжелый для того, чтобы тощий пацаненок смог в одиночку перевалить его через борт, и хотя старый Таруотер несколько лет назад собственноручно соорудил себе этот гроб, но сказал, что если, когда придет время, мальчик не сдюжит положить его туда, можно будет просто опустить его в яму как есть, нужно только, чтобы яма была достаточно глубокой. Он сказал, что хочет лежать на глубине в десять футов, а не в каких-нибудь восемь. Ящик он мастерил долго, а когда закончил, нацарапал на крышке МЕЙСОН ТАРУОТЕР, С БОГОМ, забрался в него, прямо там же, на заднем крыльце, и какое-то время лежал, так что наружу торчал только его живот, как переквашенный хлеб над краем формы. Мальчик стоял рядом с ящиком и разглядывал его.
— Все там будем, — удовлетворенно сказал старик, и его скрипучий голос уютно угнездился между стенками гроба.
— Больно ты здоров для этого ящика, — сказал Таруотер.— Пожалуй, придется сесть на крышку и поднажать или подождать, пока ты чуток подгниешь.
— Не надо, — сказал старый Таруотер. — Слушай. Если, когда придет время, у тебя не хватит сил пустить этот ящик в дело, ну, там, поднять его или еще что, просто опусти меня в яму, но только чтобы глубоко. Я хочу, чтобы в ней было десять футов, не каких-нибудь восемь, а десять. Можешь просто подкатить меня к ней, если по-другому не выйдет. Катиться у меня получится. Возьмешь две доски, положишь на ступеньки и толкнешь меня. Копать будешь в том месте, где я остановлюсь. И не дай мне свалиться в яму, пока выроешь, сколько надо. Подопрешь меня кирпичами, чтоб я не скатился ненароком, да смотри, чтоб собаки меня не столкнули, пока яма не готова. Собак лучше вообще запереть, — сказал он.
— А если ты помрешь в постели? — спросил мальчик. — Как тебя вниз по лестнице спускать?
— В постели я не помру, — сказал старик. — Как услышу, что Господь призывает меня к себе, побегу вниз. Постараюсь добраться до самой двери, если получится. Ну а если все-таки наверху, просто скатишь меня вниз по ступенькам, да и все дела.
— Господи боже мой, — сказал мальчик.
Старик сел в своем ящике и ударил кулаком о край.
— Слушай меня, — сказал он. — Я тебя никогда особо ни о чем не просил. Я взял тебя к себе, воспитал, спас от этого городского дурака, и теперь все, о чем прошу взамен, — когда я умру, предать мое тело земле, как положено, и поставить надо мной крест, чтобы видно было, где я есть. Одна-единственная просьба, и все. Я даже не прошу тебя сходить за черномазыми, чтобы они помогли тебе отвезти меня туда, где похоронен мой папаша. Мог бы попросить, но не прошу. Я все делаю, чтоб тебе легче было. Только и прошу, чтоб ты предал мое тело земле и поставил крест.
— Хватит и того, что я тебя в землю закопаю, — сказал Таруотер. — Я с этой ямой так наломаюсь, а тут ему еще и крест ставь. Я со всякой мурой возиться не собираюсь.
— Мура! — зашипел дед. — Узнаешь, какая это мура, когда настанет день и будут собирать кресты! Главная почесть, которую ты можешь воздать человеку, — это похоронить его подобающим образом! Я взял тебя сюда, чтобы воспитать христианином, даже больше, чем просто христианином — пророком! — в голос вопил дед,— и груз сей да пребудет на тебе вовеки!
— Если у меня у самого сил не хватит, — сказал мальчик, пристально глядя на старика, — то я сообщу дяде в юрод, чтоб он приехал и позаботился о тебе. Своему дяде, школьному учителю,— медленно сказал он, глядя, как бледнеют оспины на багровом дедовом лице. — Вот он тобой и займется.
Нити, в которых запутались стариковы глаза, набухли. Ом схватился за стенки гроба и толкнул руками вперед, как будто собрался съехать на нем с крыльца.
— Он кремирует меня, — хрипло сказал дед, — сожжет мою плоть в печке и развеет мой прах. «Дядя, — говорит он мне как-то раз, — вы же самое настоящее ископаемое!» Он нарочно заплатит похоронщику, чтобы тот меня сжег и чтобы потом можно было развеять мой прах,— сказал дед.— Он не верит в воскресение из мертвых. Он не верит в Страшный суд. Он не верит в хлеб жизни…
— Покойникам, им вообще без разницы, — прервал его мальчик.
Старик схватил его за лямки комбинезона, подтянул к себе так, что мальчик стукнулся о гроб, и уставился прямо в его бледное лицо.
— Этот мир был создан для мертвых. Ты только подумай, сколько в мире мертвых, — сказал он, а потом добавил, словно ему была явлена цена всей тщеты людской: — Мертвых в миллион раз больше, чем живых, и любой мертвый будет мертв в миллион раз дольше, чем проживет живой. — Он отпустил мальчика и засмеялся.
Мальчик был потрясен, но ничем себя не выдал, разве что чуть вздрогнул. Через минуту он сказал:
— Школьный учитель мне дядя. Единственный нормальный кровный родственник, который у меня останется, и живой человек. И если я захочу пойти к нему, я пойду; так-то.
Старик молча смотрел на него, казалось, целую минуту. Затем он хлопнул ладонями по стенкам ящика и проревел:
— Послан на вас меч — и кто отклонит его? Послан на вас огнь — и кто угасит его? Посланы на вас бедствия — и кто отвратит их?
Мальчик вздрогнул.
— Я спас тебя, чтобы ты был самим собой! Самим собой, а не формулой у него в голове! Если бы ты жил у него, то был бы формулой, — сказал он. — Он разложил бы тебя в своей голове по полочкам! И более того, — сказал он, — ты бы ходил в школу!
Мальчик скорчил рожу. Старик всегда внушал ему, что избавление от школы было для него великим благом. Господь счел целесообразным воспитать его в чистоте и уберечь от порчи — сберечь как избранного своего слугу, коего пророк воспитает для пророчеств. В то время как других детей согнали в комнату и женщина учит их вырезать из бумаги тыквы, он волен искать мудрости, а его наставники в духе суть Авель и Енох, и Ной, и Иов, и Авраам с Моисеем, и царь Давид, и Соломон, и все пророки — от Илии, который спасся от смерти, до Иоанна, чья отсекновенная голова излияла ужас с блюда.
И мальчик понял, что его спасение от школы есть вернейший знак избранности. Школьный инспектор приходил только раз. Господь подсказал старику, что это случится и что в этом случае делать, а старик в свою очередь наставил мальчика, как себя вести в тот день, когда под личиной инспектора к ним явится посланник дьявола. Когда время пришло и они увидели, как он идет по полю, оба уже были во всеоружии. Мальчик спрятался за домом, а старик сел на крыльце и стал ждать.
Когда инспектор, худой лысый мужчина в широких красных подтяжках, выбрался из кукурузы на утоптанный двор перед домом, он осторожно поздоровался со стариком Таруотером и начал излагать свое дело, как будто и без того не было ясно, зачем он пришел. Сперва он сел на крыльце и завел разговор о плохой погоде и плохом здоровье. И потом, глядя через поле вдаль, он сказал:
— А у вас ведь есть мальчик, правда? И этот мальчик вроде как должен ходить в школу.
— Хороший мальчик, — сказал старик, — и если бы кто-нибудь решил, что может чему-то его научить, — я бы возражать не стал. Эй, парень! — крикнул он. Мальчик явно не спешил. — Эй, парень, иди сюда! — заорал старик.
