Малыш, у которого явно были проблемы с головой, выглядел так, будто одевался он сам. Его наряд состоял из черной ковбойской шляпы, коротких штанишек цвета хаки, которые были слишком тесными даже для его узких бедер, и желтой футболки, которую в последнее время вообще, похоже, не стирали. Шнурки на его высоких коричневых ботинках были развязаны. Выше пояса он выглядел как старик, ниже — как ребенок. Другой, весьма неприятный на вид подросток, снова взял со стойки карточку и стал перечитывать написанное. Это занятие настолько поглотило его, что он не заметил, как младший потянулся к нему и попытался дотронуться до его руки. После первого же касания плечи у деревенского мальчика дернулись, как будто его ударило током. Он отдернул руку и сунул ее в карман.
— Отвали! — неожиданно громким и высоким голосом сказал он. — Пшел вон и не лезь ко мне!
— Придержал бы ты язык, когда разговариваешь с такими, как он, — прошипела женщина.
Таруотер посмотрел на нее так, словно только что ее заметил.
— С какими еще «с такими»? — пробормотал он.
— С такими, как он, — сказала она, яростно сверкнув на него глазами, как будто он только что осквернил святыню.
Он перевел взгляд обратно на больного малыша, и женщину поразило выражение его лица. Казалось, он видел только этого ребенка, и ничего больше: ни воздуха вокруг, ни комнаты, вообще ничего, как будто взгляд его, оборвавшись где-то на самом краешке зрачка, соскользнул в глубину и падал теперь все глубже и глубже. И еще глубже. Прошла секунда. Малыш повернулся и вприпрыжку побежал к лестнице, и старший молча пошел за ним следом, как будто на веревке. Малыш стал карабкаться вверх на всех четырех, ударяя в каждую ступеньку носками ботинок. Потом он вдруг развернулся и уселся прямо на пути у старшего мальчика, вытянув ноги, явно ожидая, чтобы тот завязал ему шнурки. Парень остановился. Словно заколдованный, он в нерешительности навис над малышом, и его длинные руки бестолково болтались в воздухе.
Женщина зачарованно смотрела на него. «Не станет он завязывать ему шнурки, — подумала она, — кто угодно, только не он».
Мальчик нагнулся и принялся завязывать шнурки. Сердито хмурясь, он завязал один, потом второй, а малыш следил за его руками, с головой уйдя в процесс. Затянув последнюю петлю, мальчик выпрямился и сварливым тоном сказал:
— А теперь давай вали дальше и больше не лезь ко мне со своими дурацкими шнурками!
Малыш тут же рванул дальше, снова на четвереньках, грохоча башмаками о дерево.
Ошарашенная этим внезапным приступом доброты, женщина окликнула Таруотера:
— Эй, молодой человек!
Она хотела спросить: «Так чей ты все-таки будешь?» — и уже открыла рот, но вопрос повис в воздухе. Он повернулся и посмотрел на нее, и его глаза были цвета озера, когда вот-вот наступит темнота, когда последние лучи дневного света уже угасли, а луна еще не взошла, и на мгновение ей показалось, что поперек этой поверхности пробежала какая-то рябь, заблудившийся отблеск света, который появился ниоткуда и исчез в никуда. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. В конце концов, убедив себя в том, что ничего такого она не видела, женщина тихо сказала:
— Какую бы чертовщину ты ни задумал, не делай этого здесь.
Он стоял на лестнице и смотрел на нее сверху вниз.
— Недостаточно просто сказать «нет»,— сказал он.— Это «нет» нужно сделать. Его нужно показать. Нужно показать, что ты имел в виду, когда собирался это сделать. Показать, что делал ты именно это, а не что-то другое. И довести дело до конца. Так или иначе.
— Вот только тут ничего такого делать не надо, — сказала она, прикидывая про себя, о чем таком он может говорить.
— Я его сюда ехать не просил, — сказал он. — Я не просил совать мне под нос это озеро. — Он повернулся и пошел наверх.
Некоторое время женщина смотрела прямо перед собой, как будто пытаясь прочесть собственные мысли, которые предстали пред ней в виде неразборчивой надписи на стене. Затем она перевела взгляд на лежащую на столе карточку и перевернула ее. «Фрэнсис Марион Таруотер, — написал он. — Паудерхед, Теннесси. НЕ ЕГО СЫН».
ГЛАВА 8
Они пообедали, и учитель предложил взять лодку и немного порыбачить. Таруотер видел, что он опять следит за ним, и стекла очков одновременно защищали его глаза и делали взгляд острее. Он следил за ним постоянно, с самого первого дня, но теперь глаза его блестели по-другому: он явно что-то удумал и ждал подходящего момента, чтобы привести свой план в исполнение. Вся эта поездка была замышлена как ловушка, но Таруотеру некогда было распыляться на подобные мелочи. Все его мысли были заняты только тем, как спастись из ловушки куда более опасной, которая грозила ему со всех сторон. Едва попав в город, он сразу понял, что учитель ничего из себя не представляет — он всего лишь мелкая рыбешка, наживка, устроенная для того, чтобы раздразнить его разум, который находился в постоянной борьбе с какой-то противостоящей ему молчаливой силой, которая требовала, чтобы он окрестил мальчишку и занялся тем, к чему готовил его старик.
Стояла странная выжидающая тишина. Казалось, она окружала его, как невидимая страна, и он постоянно был на ее границе и постоянно рисковал эту границу пересечь. Иногда, гуляя по городу, он оборачивался и в витрине магазина видел, что его собственная тень, прозрачная, как змеиная кожа, идет в ту же сторону, что и он. Она шла рядом, как призрак, решительный и жестокий, который уже пересек границу и теперь обращается к нему с той стороны и в чем-то его упрекает. Повернув голову в другую сторону, он видел слабоумного мальчонку, который цеплялся за учительское пальто и тоже следил за ним. Рот у него был перекошен в дурацкой кривой ухмылке, но линия лба смотрела оценивающе и упрямо. Мальчик никогда не опускал взгляда ниже его макушки, разве что по неосторожности, ибо вход в молчаливую страну был в серединке его глаз. Там она и расстилалась, безграничная и ясная.
Таруотер мог бы уже сто раз окрестить его, даже не дотронувшись до него пальцем. И всякий раз, как в нем возникало искушение сделать это, он чувствовал, что тишина окружила его со всех сторон и готова поглотить, что еще чуть-чуть — и он затеряется в ней навеки. Он бы давно уже упал в эту бездну, если бы его не поддерживал голос —
голос того самого чужака, который составлял ему компанию, пока он копал деду могилу.
Ощущения, сказал голос друга — уже не чужой. Чувства. Чего тебе недостает, так это знака, настоящего знака из тех, что бывают явлены пророкам. Коль уж ты у нас пророк, так пусть с тобой и обращаются подобающим образом. Когда Иона усомнился, его поглотила бездна, и он три дня провел во чреве тьмы, пока наконец тьма не выблевала его наружу в том месте, где он должен был исполнить свою миссию. Вот это и был знак; не какое-нибудь тебе ощущение.
Сколько можно тебя учить! Только взгляни на себя! Поперся в этот шарлатанский храм, сидел там, как идиот, и позволял этой девчонке вешать себе лапшу на уши. Что ты хотел там увидеть? Что ты хотел там услышать? С пророками Господь беседует лично, а тебе Он еще и слова не сказал, пальцем ради тебя не пошевелил. А что у тебя кишки пучит, так это твои дела, а Господь тут ни при чем. Помнишь, в детстве у тебя были глисты. Может, и сейчас то же самое.
