Ах, как горело в темноте лицо Тимара!
Майор вздохнул.
- Вы полностью убедили меня, сударыня. Да я и сам так думал. Все, в чем незнакомец обвинял Тимара как негоцианта, конечно же, поклеп. Но этот человек позволил себе намеки, которые бросают тень на вашего мужа и как на безупречного семьянина.
Тимея смотрела на его с невыразимой болью, во взгляде ее заключался и ответ: "Сам видишь и все же спрашиваешь?".
- Вас окружают роскошь, богатство, слава, - дерзко продолжал майор. - Но если то, о чем, клянусь честью, я никого не спрашивал, а, против воли своей услышав, заявил "лжешь!" и вызвал клеветника на дуэль... если правда, что вы страдаете, что вы несчастны, я не был бы мужчиной, когда бы не нашел в себе мужества сказать вам: "Сударыня, есть а свете еще один человек, который так же страдает и так же несчастен, как и вы. Отриньте это злосчастное богатство и положите конец страданиям обоих. Ведь за эти страдания их виновнику не будет прощения, даже когда он предстанет перед лицом Господа. Разведитесь с мужем, сударыня!".
Тимея, прижав к груди руки, возвела очи горе, словно страстотерпица, идущая на муки. Вся боль ее исстрадавшегося сердца вновь всколыхнулась в этот миг.
Тимар при виде этого страдальческого лица отвернулся от предательской щели и сердцах стукнул себя кулаком по лбу.
Несколько минут он стоял недвижно, ничего не видя и не слыша.
Когда мучительное любопытство вновь заставило его приникнуть к яркому "глазку" он не увидел великомученицы: лицо Тимеи вновь было спокойно.
- Сударь, - мягким, ласковым тоном обратилась она к майору, - я выслушала вас до конца, и это лучшее доказательство моего уважения к вам. Не лишайте меня этого чувства и больше никогда не задавайте мне подобных вопросов. Призываю в свидетели целый свет: слышал ли кто-нибудь от меня хоть слово жалобы, видел ли хоть одну мою слезу? Да и на кого мне жаловаться - на мужа, добрейшего, благороднейшего человека на земле? Он спас меня от смерти; трижды опускался в подводные глубины, сам был на волосок от гибели, стараясь спасти чужую, незнакомую девочку. Он взял под защиту юную глупышку, над которой издевались все, кому вздумается. Ради меня он изо дня в день наведывался в дом своего смертельного врага, опекал и оберегал меня. Когда я осталась без гроша в кармане и без крыши над головой, он не погнушался предложить нищей служанке руку и сердце, сделал меня хозяйкой в доме и владелицей всех своих богатств. И, предлагая руку, он делал это всерьез, а не для того, чтобы позабавиться надо мною.
С этими словами Тимея поспешила к гардеробу и порывисто распахнула дверцу.
- Взгляните сюда, сударь! - обратилась она к майору, развернув шлейф висящего в шкафу вышитого платья. - Узнаете? Да, это свадебное платье, которое я когда-то вышивала. Вы долгие недели смотрели, как я просиживала за работой. Здесь что ни стежок - то погребенная мечта, и весь этот свадебный наряд для меня грустное воспоминание. Ведь меня уверили, будто я готовлю его для себя, а когда работа была закончена, сказали: "Снимай, это платье предназначено другой невесте!" Ах, сударь, тот удар поразил меня в самое сердце! Все эти годы я живу с незаживающей раной. И теперь мне предложено развестись с замечательным, благороднейшим человеком, который не делал попыток обмануть и обольстить меня, но, напротив, когда другой смял, растоптал мою душу, да так и оставил меня поверженной, он помог мне подняться, обласкал меня и все эти годы с поистине ангельским терпением старался излечить мой смертельный недуг и делил со мною мои страдания. Я должна развестись с человеком, которому некого любить, кроме меня? Ведь я у него одна в целом свете, единственное существо, привязывающее его к жизни, единственное родное лицо, при виде которого рассеивается его грусть. Я должна развестись с человеком, которого все любят и уважают? Я должна заявить ему, что ненавижу его, - именно я, обязанная ему всем своим благополучием и принесшая ему в приданое лишь разбитое сердце?
Сраженный этой страстной отповедью, майор спрятал лицо в ладонях. А свидетель бурного объяснения, укрывшись за спиной святого Георгия, чувствовал себя ничуть не лучше змия, пронзенного копьем архангела. И дабы усугубить его мучения, копье извлекли из раны.
- Знайте, сударь, - продолжала Тимея с достоинством, полным неотразимого обаяния, - я не оставила бы Тимара даже в том случае, если бы он оказался вовсе не тем человеком, каким знают его люди. Будь он банкротом, будь он нищим, я и подавно не бросила бы его в беде. Коснись позор его имени, я все равно не отрекусь от него, буду делить с мужем бесчестье, как делила с ним славу. Если все отвернутся от него с презрением, я и тогда до конца дней своих не перестану его уважать. Если он вынужден будет скитаться, я последую за ним, если заделается разбойником, я вместе с ним поселюсь в лесу. Если решит покончить с собой, я тоже покончу счеты с жизнью...
Что за чудеса? Похоже, змий на мозаичной картине плачет!
А Тимея все говорила.
- И последнее. Даже если бы я узнала, сударь, что моему женскому самолюбию нанесена горчайшая обида, что муж изменил мне, что он полюбил другую, я бы сказала: "Благослови Господь женщину, давшую ему счастье, которого я лишила его!" - и не развелась бы с ним. Я не сделала бы этого, даже если бы он сам пожелал развестись со мной. Я не расстанусь с ним никогда, ибо прекрасно сознаю свой долг перед супружеским обетом, перед собственной совестью.
Ее слова исторгли рыдания и у майора.
Тимея помолчала, стараясь совладать с собою, и тихим, кротким голосом продолжила:
- А теперь прошу вас навеки оставить меня в покое. Удар, что вы нанесли мне прежде, искуплен дуэльным сабельным ударом, поэтому я и сохраню на память эту сломанную саблю. Всякий раз, глядя на нее, я буду думать о вас как о человеке благородной души, и эта мысль исцелит меня. Ваши многолетние старания избежать встреч и разговоров со мной и серьезность повода, заставившего вас обратиться ко мне, оправдывают наше сегодняшнее, и последнее, свидание.
За мозаичной картиной словно бы послышались удаляющиеся шаги.
Едва Тимар выскочил из тайника на галерею, путь ему преградила какая-то темная фигура. Тень во мраке, фантом или злой дух?
- Что там произошло? - послышался голос Атали.
Тимар, схватив ее за плечи, прижал к стене и выдохнул ей в лицо:
- Будь ты проклята! Будь проклят этот дом, будь проклят во прахе тот, кто его построил!
И он, как безумный, сбежал вниз по лестнице.
Дверь из покоев Тимеи отворилась, и на фоне освещенного дверного проема возникла фигура уходящего визитера. Тимея позвонила. Послышался визгливый голос госпожи Зофии, не щадящей ругательств в адрес того, кто задул фонарь на лестнице. Затем, принеся свечу, она посветила майору, пока тот спускался вниз. Атали прижалась к стене у дверцы тайника, и, когда все ушли и на галерее вновь воцарилась темнота, она еще долго стояла там, беззвучно произнося какие-то слова. Губы ее молча шевелись, широко раскрытые глаза беспокойно блуждали, стиснутые зубы скрипели, и яростно сжатые кулаки грозили кому-то во мраке.
