Неожиданно по телу Тору пробежала крупная дрожь, Хонда от удивления втянул голову в плечи. Тору вытащил из портфеля, который был у него с собой, свернутую тетрадь — у Хонды перед глазами мелькнула сделанная красным карандашом на обложке надпись «Записки» — и размахнувшись бросил ее в море, далеко, за корму филиппинского корабля.
— Что ты делаешь?
— Она мне не нужна, это я так писал, ради шутки.
— Нам еще сделают замечание.
Но вокруг почти никого не было, только несколько моряков с филиппинского судна удивленно перевели взгляд на море. Стянутый резинкой блокнот на секунду появился в волнах и утонул.
В это время стало видно, как к тому же причалу медленно подходит советский корабль с красной звездой на носу и золотой надписью «Хабаровск», его вел лоцманский бот, напоминавший своими мачтами и цветом вареную красную креветку с многочисленными шипами. У ограждений в том месте, где судно должно было причалить, уже толпились встречающие, морской ветер вздымал волосы, дети сидели на плечах у взрослых и, размахивая руками, что-то нетерпеливо выкрикивали.
26
Как Тору будет проводить Рождество в этом, 49-мгоду Сева
[43]
— спрашивая об этом Хонду, Кэйко уже пылала гневом. После того, что произошло в сентябре, этот восьмидесятилетний старик всего боялся. Он потерял свойственную прежнему Хонде ясность мысли, раболепствовал, дрожал от страха, постоянно пребывал в тревоге.
Это случилось не только из-за сентябрьского происшествия. Став приемным сыном, Тору года четыре выглядел вполне миролюбивым, происходившие в нем перемены не бросались в глаза, но когда этой весной он достиг совершеннолетия и поступил в Токийский университет, все изменилось. Тору стал обращаться с отцом в высшей степени жестоко. Если что было не по нему, сразу поднимал на Хонду руку. После того как Хонде пришлось обратиться в больницу, потому что Тору кочергой рассек ему лоб и он упал, Хонда был поглощен тем, что предвосхищал желания Тору. С другой стороны, с Кэйко, которую Тору считал союзником Хонды, Тору всегда был настороже, так что ни с какой стороны не подкопаешься.
В течение многих лет Хонда жил, полностью отдалившись от родственников, которых он подозревал в посягательстве на его собственность, в результате у него теперь не было ни одного близкого, сочувствующего ему человека. Те, кто был против усыновления, теперь злорадствовали, что вышло так, как они и предрекали. А кроме того, они не верили рассказам Хонды, считали, что старик своим нытьем хочет всего лишь купить их сострадание. Встречаясь с Тору, они скорее сочувствовали ему. Все считали, что честный молодой человек с чудесными глазами преданно заботится о старике, а тот пытается запятнать его имя своей старческой подозрительностью. Это объяснение было разумным, тем более что держал себя Тору безупречно:
«Извините, что беспокою вас. Кто станет слушать эти сплетни? Может, тетушка Хисамацу? Она хорошая женщина, но всегда принимает на веру то, что ей говорит отец. В последнее время он совсем впал в детство. И еще дикие фантазии по поводу того несчастного случая. Он всеми силами защищает свое имущество, вот и дошел до того, что собственного ребенка, который живет с ним под одной крышей, считает вором, а я молод, бывает, не вытерплю и что-нибудь отвечу, так теперь он договорился до того, что я над ним издеваюсь. Он как-то упал в саду и ударился лбом о старую сливу, а госпоже Хисамацу наплел, будто я ударил его кочергой. Госпожа Кэйко рада ему поверить, так в каком же я оказываюсь положении?!»
Или по поводу того, что этим летом он вызвал из Симидзу помешанную Кинуэ и поселил ее во флигеле:
«А-а, вы об этом. Она действительно славная девушка, когда я работал в Симидзу, она мне помогала. В ее городе над ней все потешаются, дети издеваются, она все говорила дома, что хочет поехать в Токио, вот я ее и вызвал. Ведь если отдать ее в психиатрическую больницу, это ее просто убьет. Она не буйно помешанная, а тихая, поэтому никакого вреда не причинит».
Тору любили все, даже старшие по возрасту, при этом, когда кто-то пытался совать нос в его жизнь, он умело, сохраняя приличия, отдалялся. В обществе считали, что скорее некогда такой мудрый Хонда впал в старческое слабоумие. Обществом двигала прочная зависть к его богатству, по счастливой случайности полученному им более двадцати лет назад.
…День Тору.
Теперь он может не следить за морем. Не ждать корабля.
По правде говоря, он может и в университет не ходить: посещает он его только для того, чтобы завоевать доверие общества. До Токийского университета пешком можно дойти меньше чем за десять минут, но он специально ездит туда на машине.
Однако привычка просыпаться в определенное время у него осталась. Посматривая, какая там за шторами погода, он проверяет, как обстоят делам в подвластном ему мире. Работают ли точно, как часы, обман и порок? Не заметил ли кто-нибудь, что миром уже правит зло? Соблюдается ли этот порядок, не обнаружилась ли где-нибудь, не дай бог, любовь? Довольны ли люди его королевской властью? Окутала ли людей поэзия порока? Выметено ли с величайшей тщательностью все «человеческое»? Старательно ли следят за тем, чтобы пылкое чувство было непременно осмеяно? Погибли ли людские души?…
Тору верил, что стоит ему только протянуть над миром свои прекрасные белые руки, как мир заболеет удивительно прекрасной болезнью. А еще больше он верил в то, что если ты постоянно ждешь счастливый случай и однажды удача попадает тебе в руки, то счастливый случай выпадет тебе снова. Ведь захотел же по какой-то причине богатый, стоящий одной ногой в гробу старик усыновить бедного мальчишку с сигнальной станции. Может быть, вслед за стариком откуда-нибудь явится король и пожелает сделать его принцем.
В устроенной по соседству со спальней душевой он даже зимой принимал холодный душ. Душ — лучшее средство для того, чтобы окончательно проснуться.
Бившая по телу ледяная вода учащала биение сердца, прозрачные струи кнутом хлестали по груди. Казалось, тело покалывают тысячи серебряных иголочек. Потом он подставляет под струи спину. И снова грудь — сердце никак не может привыкнуть к холоду. Кажется, что грудь придавили железной плитой, кожа чувствует надетые на нее водой тесные доспехи. Он поворачивается под душем, чувствуя себя опутанным веревками воды. Наконец молодая кожа просыпается и, отталкивая капельки воды, начинает властвовать над ней. Когда наступает этот момент, Тору поднимает левую руку, поворачивается боком и смотрит на три родинки, которые блестят под прозрачной струей воды, словно три черных камешка на дне потока. Вот они — пятнышки, которые обычно спрятаны в сложенных крыльях, не замечаемый никем знак его «избранности».
Он выходит из душа, вытирается. Звонит в колокольчик. Тело горит огнем.
Завтрак готов точно в срок, и обязанность тотчас же, по первому звонку принести его в комнату лежит на служанке по имени Цунэ.
Цунэ он привел из какого-то кафе на Канде,
[44]
эта девушка ни слова не скажет поперек, подчиняется всем его приказам.
