Тору впервые по-настоящему испугался этой женщины. Он совсем не чувствовал, что называется, классового угнетения, но в мире, по-видимому, есть личности с тонким чутьем на вещи, обладающие тайной ценностью, и именно они «карают ангелов».
Блюда с индейкой унесли и подали десерт, поэтому в присутствии официанта разговор прервался, и Тору упустил случай ответить. Однако узнал, что его враг гораздо сильнее, чем он предполагал.
— Ты полагал, что твои желания совпали с желанием другого и это задуманное кем-то легко осуществилось. Каждый человек живет со своей целью, и каждый думает только о себе. Ты, который больше всех думал только о себе, когда же ты зашел в этом слишком далеко и ослеп?
Ты полагал, что в истории случаются исключения. Но их нет. Ты думал, что среди людей есть исключения. Да нет их.
В этом мире нет привилегий на счастье, как нет привилегий и на несчастье. Нет трагедий и нет гениев. Основы твоей убежденности и фантазий иррациональны. Будь в этом мире исключения, полученные при рождении — совершенно особая красота или совершенно особая порочность, природа этого не просмотрела бы. Она уничтожила бы это с корнем, сделала бы из этого серьезный урок для людей, вбила бы людям в голову, что ни один из них не рождается «избранным».
Ты, видно, считаешь себя гением, которому ничего не нужно. Воображаешь себя этаким прекрасным зловещим облаком, плывущим над миром людей.
Господин Хонда, встретив тебя и увидев твои родинки, сразу разглядел в тебе это. И решил, что должен держать при себе и спасти от опасности. Потому что знал, что если оставить все как есть, другими словами, поручить тебя «судьбе», о которой ты мечтаешь, то в двадцать лет природа убьет тебя.
Сделав тебя своим приемным сыном, разбив твою гордую уверенность в том, что ты «сын бога», дав тебе воспитание и счастье, доступные обычным людям, он собирался спасти тебя, превратив в обычного, рядового юношу. Он признавал, что у тебя другая отправная точка, не та, что у нас. Знаком этого были три родинки. Собираясь во что бы то ни стало спасти тебя, он, ничего не объясняя, сделал тебя своим приемным сыном, это было проявлением привязанности. Но это привязанность человека, который знает о людях слишком много.
— Отчего я должен умереть в двадцать лет? — спросил охваченный тревогой Тору.
— Я думаю, теперь такой опасности уже нет, но это я тебе не спеша объясню, когда мы вернемся в гостиную, — Кэйко поднялась из-за стола, побуждая к этому же Тору.
За время ужина в гостиной разожгли камин. Он находился за раздвижным экраном в нижней части традиционной японской ниши, где были изображены золотые облака и висел яркий свиток. Тору и Кэйко сели перед огнем за маленький столик. Тут Кэйко рассказала услышанную от Хонды историю о длинной цепи возрождений.
Тору рассеянно слушал, следя за языками пламени. Вздрогнул от слабого звука, с каким обрушилось сгоревшее полено.
Огонь, охватывая дрова, разгорался и вместе с дымом, казалось, касался тела, а потом вдруг пламя тихо отдыхало меж черными дровами. Ослепительный красный квадратик, служивший ему пристанищем, был перечеркнут грубыми стропилами из дров и погружен в безмолвие.
Пламя, вдруг вырывавшееся из трещин на темных мрачных поленьях, казалось освещавшим ночную темь степным пожаром. В этом камине представали во всем своем многообразии впечатляющие картины природы: тени, непрестанно мелькавшие в глубине, напоминали миниатюры, изображенные на небесном полотне пламенем народных восстаний.
Пламя, угасая на одних поленьях, постоянно просвечивало мягким огненным цветом сквозь укрывший их панцирь пепла, который тревожно дрожал, словно пучок белых перьев. Веревка, прочно схватывавшая поленья, постепенно сгорала, порой охапка дров выглядела величественной цитаделью, вознесшейся в небо и с трудом сохранявшей равновесие.
Но все текло, все менялось. Устойчиво, мирно горевшее пламя вдруг пропало. Полено, выполнившее свою роль, обрушилось, но это, наоборот, рождало в душе спокойствие.
— Интересная история. Но где доказательства? — выслушав Кэйко, проронил Тору.
— Доказательства? — Кэйко слегка опешила. — Какие могут быть доказательства у истины?
— То, что вы преподносите как истину, скорее похоже на ложь.
— Доказательства может представить господин Хонда — они есть в дневнике снов Киёаки Мацугаэ, господин Хонда и сейчас его хранит. Это не просто дневник сновидений. Все описанные там сны сбылись… Но во всяком случае то, о чем я до сих пор говорила, скорее всего, не имеет к тебе никакого отношения. Действительно, Йинг Тьян умерла весной, а ты родился двадцатого марта, у тебя тоже есть три родинки — можно подумать, что ты, определенно, возрождение Йинг Тьян, но мы так и не узнали точной даты ее смерти. Ее сестра-близнец сказала только, что это случилось весной, она не помнила дня, и сколько усилий потом господин Хонда ни приложил, он этого так и не выяснил. Получается, что если укушенная змеей Йинг Тьян умерла после двадцать первого марта, ты ни при чем. Переселение души занимает по меньшей мере семь дней, поэтому день твоего рождения должен был бы быть минимум на семь дней позже дня смерти Йинг Тьян.
— Мой день рождения на самом деле установлен неточно. Я родился, когда отец был в плавании, тогда некому было об этом позаботиться, и днем рождения поставили день, когда поступила справка о рождении, но я родился до двадцать второго марта, это точно.
— Чем раньше, тем вероятность меньше, — равнодушно вымолвила Кэйко. — Все равно, скорее всего, это не имеет никакого значения.
— Не имеет никакого значения? — сердито переспросил Тору.
Неважно, что до сих пор он не очень-то верил этому нелепому рассказу, но сказав, что вещь, лично его касавшаяся, не имеет никакого значения, Кэйко намекнула на то, что ей неинтересна причина существования Тору. У нее была способность ни во что не ставить других. Суть ее непостижимой привлекательности была именно в этом.
Разноцветный бисер на вечернем платье Кэйко, отражая огонь камина, сиял, окутывая ее всеми цветами радуги.
— …Да, не имеет значения. Ведь ты, пожалуй, с самого начала был ненастоящим. Нет, на мой взгляд, ты точно подделка.
Тору впился взглядом в профиль Кэйко, которая делала такое категоричное заявление, обращаясь к огню в камине. Этот профиль, очерченный светом пламени, был просто великолепен. Отражавшийся в зрачках огонь придавал еще больше прелести гордо поднятому прямому носу, она безжалостно подавляла детские капризы того, кто был рядом.
Тору почувствовал желание убить: он думал, как ему это сделать, как вывести эту женщину из себя, заставить молить о пощаде. Казалось, задуши он ее или толкни лицом в огонь, Кэйко спокойно повернет к нему свое гордое пылающее лицо. Лицо в величественном ореоле пламени. Тору сжигало самолюбие, он боялся, что следующие слова Кэйко заставят его самолюбие истекать кровью. Больше всего в жизни он боялся, что такое вдруг случится — оно было больно гемофилией: во второй раз потерю крови ему не остановить. Именно поэтому Тору воспользовался собственными эмоциями и провел черту между самолюбием и чувствами, избежал опасностей любви и защитил свое тело бесчисленными шипами.
