Для того чтобы постичь такие тонкости, требуется время и жизненный опыт. Для того чтобы вести подобную жизнь, необходима некоторая дисциплина. Юити было двадцать два года. И не только это. Его крайне невменяемый покровитель был снедаем взглядами, недостойными его возраста. Юити, по крайней мере, лишился трагического ощущения собственной вины, придававшей отвагу его внешности. Его не слишком заботило, что случится потом.
Ему казалось, что еду не подают слишком долго, и он от нечего делать принялся рассматривать стены. Предаваясь этому занятию, Юити почувствовал на себе чей-то взгляд. Когда он повернулся, чтобы перехватить этот взгляд, замерший, словно бабочка, на его щеке, взгляд упорхнул.
В углу стоял красивый, стройный молодой официант лет девятнадцати или двадцати. У него на груди были два изгибающихся ряда пуговиц по последней моде. Было нечто искусственное в том, как он стоял. Поза свидетельствовала, что официантом он работает недавно. Его черные как смоль волосы блестели. Томная грация рук и ног хорошо сочеталась с невинностью мелких черт лица. Губы у него были кукольными. Линия бедер показывала, что его ноги обладают обтекаемой мальчишеской чистотой. Юити почувствовал безошибочное волнующее желание.
Кто-то позвал официанта, и мальчик ушёл.
Юити закурил сигарету. Как в десяти или двадцати случаях, что он уже испытал, сейчас Юити также ожидал, что его желание исчезнет без следа. Немного пепла упало на блестящие ножи на столе. Юити сдул его, и несколько хлопьев пепла осели на розе в вазочке-бутоньерке.
Юноша, которого он приметил, принес суп в серебряной супнице. Когда официант снял крышку и держал супницу над его глубокой чашкой, Юити отодвинулся от облачка пара, устремившегося вверх. Он поднял голову и посмотрел мальчику прямо в лицо. Оно находилось очень близко. Юити улыбнулся. Мальчик обнажил белые острые зубы, мгновенно отвечая на его улыбку. Потом он ушёл. Юити склонился к наполненной до краев чашке с супом, стоящей перед ним.
Этот краткий эпизод, по-видимому, полный смысла или, возможно, лишенный какого бы то ни было смысла, живо запечатлелся в его памяти.
Свадебная церемония проводилась в пристройке Токийского кайкана
[20]
. Жених и невеста, как того требовал обычай, сидели вместе перед позолоченной ширмой. Сунсукэ сидел с ними в роли накодо
[21]
. Он присутствовал в качестве знаменитого и почетного гостя.
Старик курил в холле, когда к нему присоединилась пара, одетая, как и все остальные, в церемониальные кимоно и утренние наряды. Женщина выделялась хладнокровным красивым лицом и манерой держать себя с достоинством. Её серьезные ясные глаза равнодушно наблюдали за происходящим вокруг.
Она была женой бывшего князя, который сообща с ней выманил у Сунсукэ триста тысяч иен путем шантажа. Для того, кому было известно об этом, притворная отчужденность её взгляда говорила о поиске еще одной жертвы.
Её решительный супруг стоял подле неё, обеими руками сжимая пару белых лайковых перчаток. Его взглядам не хватало спокойной уверенности волокиты. Муж и жена имели вид исследователей, сброшенных с парашюта в неизученной местности. Такая абсурдная смесь гордости и страха редко встречается среди довоенной знати.
Бывший князь Кабураги увидел Сунсукэ и по-европейски протянул ему руку. Другой рукой он теребил одну из пуговиц своего костюма. Слегка наклонив голову, он с широкой улыбкой произнес: «Го кигёи ё! Здравствуйте!» Со времени учреждения налога на имущество снобы незаконно присвоили себе такое приветствие, в то время как средний класс по какой-то глупой склонности избегал его полностью. Так как коварство было внешним свидетельством благородного высокомерия князя, его «го кигён ё» производило совершенно естественное впечатление на того, кто его слышал. Короче говоря, посредством благотворительности сноб становится откровенно бесчеловечным, посредством криминала дворянин становится откровенно человечным.
Однако во внешности Кабураги было нечто отталкивающее, похожее на пятно на одежде, которое не выводится, не важно, сколь часто его пытаются свести, смесь пораженческой слабости и наглости. Вместе с таинственным, глубоким, сдавленным голосом это производило впечатление тщательно отрепетированной естественности…
Внезапно Сунсукэ обуял гнев. Он вспомнил грязный шантаж четы Кабураги. Определенно, у него не было причины быть обязанным Кабураги из-за того, что тот вежливо с ним поздоровался
[22]
.
Старик едва ответил на приветствие, но подумал, что это как-то по-детски, и решил исправить положение. Сунсукэ поднялся с дивана. Кабураги, увидев, что Сунсукэ встает, отступил на пару шагов по полированному полу, словно танцуя. Тут он вспомнил, что давно не видел одну из присутствующих дам, и поприветствовал её. Сунсукэ теперь некуда было идти. Госпожа Кабураги тотчас же подошла к нему и повела к окну.
Обычно она не была склонна к многоречивым приветствиям. Она двигалась быстро, правильные складки её кимоно волновались вокруг щиколоток. Когда она стояла перед окном, в котором ясно отражались лампы, освещающие холл в наступивших сумерках, Сунсукэ удивился, что ни одна морщинка не портит красоту её кожи. Госпожа Кабураги, однако, была изобретательна в выборе нужного ракурса и правильного освещения и использовала это в своих интересах.
Госпожа Кабураги не стала касаться прошлого. Она и её муж действовали, учитывая человеческую психологию – если не показывать замешательства, смущение обязательно почувствует другая сторона.
– Вы хорошо выглядите. По сравнению с вами мой муж кажется стариком.
– Хотелось бы и мне тоже постареть, – сказал шестидесятипятилетний писатель. – Я все еще совершаю множество присущих юности неблагоразумных поступков.
– Что за гадкий старикан! Вы так и не избавились от романтики, верно?
– А вы?
– Да как вы смеете! Мне еще жить да жить! Что же касается сегодняшнего жениха… Вы бы послали его ко мне на обучение месяца на два-три, прежде чем женить, чтобы они с этой девочкой, его невестой, поигрались «в дом».
– Что вы думаете о Минами как о женихе?
Когда Сунсукэ небрежно бросил этот вопрос, его глаза внимательно следили за выражением лица женщины. Сунсукэ был абсолютно уверен, что, если её щека хоть немного дрогнет, если у неё появится хоть малейший блеск в глазах, он не упустит возможности заметить это, усилить, расширить, обозначить, довести до высшей степени непреодолимой страсти. В общем, писатель делает именно это: он — гений в разжигании страстей в других людях.
– До сегодняшнего дня я ни разу его не видела. Хотя сплетни слышала. Этот молодой человек гораздо красивее, чем я полагала. Но когда двадцатидвухлетний красавец берет в жены такую неинтересную невесту, которая так мало знает о жизни, я предвижу довольно избитую любовную историю, и меня она удручает все больше и больше.
