Предыдущей ночью они слегка поссорились. Нобутака заказал номер в гостинице, не согласовав с Юити, а Юити со злости заставил его отменить заказ. Нобутака приложил все усилия, чтобы умаслить его, и в конце концов они отправились в отель в районе Канда и сняли первый оказавшийся свободным номер. Они не решились остановиться ни в одном из обычных предназначаемых для встреч домов.
Поскольку все хорошие номера были заняты, им достался безвкусный номер, размером в десять татами, который иногда использовался для вечеринок. Из-за отсутствия отопления там было холодно, как в храмовом святилище. Они вдвоем сидели, накинув на плечи пальто, у хибати
[70]
с угольками, тусклыми, словно светлячки. Пепельница была полна окурков. Они молчали, стараясь не замечать страдания друг друга. Бесцеремонно вошла горничная, чтобы застелить постель.
– Господи, да не смотрите вы на меня так, ужасные мужчины! – сказала она неприятным голосом. У неё были рыжеватые редкие волосы.
Отель назывался «Турист». Если бы кому-то вздумалось открыть окно, ему представился бы вид на туалет и раздевалку позади соседнего танцзала. Окна казались красными и синими от света неоновых ламп. Ночной ветер украдкой проникал через щели в окне их номера, замораживал воздух в комнате и играл с порванными обоями. Глухие голоса двух пьяных женщин и одного мужчины в соседнем номере звучали так, словно исходили из канализационной трубы. Они бубнили до трех ночи. Рассвет рано заглянул в их окно, на котором не было даже ставней на случай непогоды. Не было там и мусорной корзины.
Единственно, куда можно выбросить бумагу, это поверх комнатной перегородки фусума
[71]
, разделяющей основную комнату и прихожую. Она была завалена кучей мусора.
Утро было облачным, обещающим снег. С десяти часов послышалось бренчание гитары. Подгоняемый холодом, Юити шел быстрым шагом. Нобутака следовал за ним, тяжело дыша.
– Господин председатель, – юноша обращался к нему таким образом скорее из презрения, чем из уважения, – я иду домой, в противном случае будут неприятности.
– Но разве ты не говорил, что мы проведем целый день сегодня вместе?
Прекрасные глаза Юити глядели рассеянно. Он сказал холодно:
– Если вы не прекратите всегда настаивать на своём, мы недолго пробудем вместе.
Когда Поуп проводил ночь с Юити, он не мог насмотреться на спящее тело своего возлюбленного. Он не смыкал глаз. В то утро цвет его лица оставлял желать лучшего, щёки были несколько опухшими. Он неохотно кивнул в знак согласия.
Когда такси Нобутаки отъехало, Юити остался один в грязной толпе. Чтобы поехать домой, ему нужно было пройти через турникет. Вместо этого он разорвал билет, который купил, развернулся и зашагал вдоль ряда ресторанов, которые примыкали друг к другу за станцией. Иппай номия
[72]
с вывесками «Сегодня закрыто» были безлюдными. Юити постучал в неприметную дверь среди питейных заведений. Изнутри донесся вопрошающий голос.
– Это я, – сказал Юити.
– А-а-а, Ю-тян. – Замерзшая стеклянная дверь отъехала, открываясь.
В узком магазинчике четверо или пятеро мужчин сидели кружком, сгорбившись над газовой котацу. Все повернулись и поздоровались с Юити. Однако в их глазах не было и признака удивления. Юити был одним из них.
Владелец – мужчина около сорока, длинный и худой, как проволока. Вокруг шеи повязано клетчатое кашне. Под пальто у него было надето нечто похожее на плащ, из-под которого виднелись пижамные брюки. Служащие – трос молодых людей, каждый в кричащем лыжном свитере – о чем-то болтали друг с другом. Присутствовал еще один посетитель – старик в пальто японского покроя.
– Ох, как холодно. Какой зябкий день! А еще солнце светит! – С этими словами все посмотрели на замерзшую стеклянную дверь, которая искажала свет слабого солнца.
– Ю-тян, ты собираешься кататься на лыжах? – спросил один из молодых парней.
– Нет, не собираюсь, – ответил он.
Когда Юити вошел в дверь, он был уверен, что эти мужчины собрались здесь, потому что им некуда пойти в воскресенье. Воскресенье гомосексуалиста достойно жалости. В этот день, из всех дней, им больше не принадлежит никакая территория. Они чувствовали, что дневной мир вступает полностью в свои права.
Пойти в театр, в кафе, в зоопарк, отправиться в парк развлечений, поехать в город, даже выехать за город – повсюду правит принцип большинства, гордо распоряжаясь всеми. Старые семейные пары, пары среднего возраста, молодожены, влюбленные, семьи, дети, дети, дети и сверх того эти проклятые детские коляски – вся эта вереница составляла веселый, накатывающий прилив. Юити тоже легко мог бы сымитировать все это и пойти на прогулку с Ясуко. Но над его головой, где-то в сияющем небе, было всевидящее око Бога, видящее насквозь все притворство.
Юити подумал: «Единственный способ быть собой в светлое воскресенье – это запереться в тюрьму из дымчатого стекла, такую, как эта».
Мужчин, собравшихся здесь, уже тошнило от компании друг друга. Им ничего не оставалось, как придерживаться избитых, давно наскучивших тем. Сплетни о голливудской звезде, известие о том, что некий высокий сановник был одним из их племени, разговоры о собственных амурных похождениях, наискабрезнейшие анекдоты из дневного мира – вот темы их разговоров.
У Юити не было желания находиться здесь. Но он и не хотел оказаться где-нибудь еще. Мы, человеческие существа, иногда отбываем в направлении, где надеемся найти нечто чуть лучшее, те самые неисполнимые дикие надежды, которые лелеем в глубине наших сердец. По этой причине Юити только что удрал от Нобутаки.
Если он пойдет домой, овечьи глаза Ясуко будут неотрывно следить за ним, повторяя, словно припев: «Я люблю тебя, я люблю тебя». Её утренняя тошнота прекратилась, когда январь подошел к концу. Только болела грудь. С этими чувствительными, болезненными, алыми сосками-усиками Ясуко напоминала Юити насекомое, поддерживающее контакт с внешним миром, и наполняла его непреодолимым страхом.
Теперь, когда Ясуко быстро спускалась по лестнице, внезапная слабая пульсация возникала у неё в грудях от движения, и она чувствовала приступы острой боли. Если её нижнее белье всего лишь касалось её грудей, они болели. Однажды ночью, когда Юити попытался обнять её, она сослалась на боль и оттолкнула его.
Такой отказ в действительности был неожиданностью даже для самой Ясуко. Должно быть, ей инстинктивно захотелось отомстить ему.
Страх Юити за Ясуко постепенно эволюционировал в нечто запутанное и парадоксальное. Если посмотреть на неё просто как на женщину, она была гораздо моложе госпожи Кабураги и Кёко и, вне всяких сомнений, гораздо привлекательней сексуально. Рассуждая объективно, непостоянство Юити было иррациональным. Когда Ясуко казалась слишком уверенной в себе, он начинал чувствовать себя неуютно и иногда намеренно намекал, что у него роман с другой женщиной. Ясуко лишь улыбалась в ответ, словно говоря: «Что за нелепость!» её спокойствие глубоко ранило чувство собственного достоинства Юити. В такие моменты он со страхом думал, что, если кто-нибудь и узнает, что он не может любить женщин, скорее всего, именно Ясуко будет этим человеком.
