Определенные чувства оказываются фальшивыми, как только их облекают в слова. Юити знал это по горькому опыту. Он подвергал своё новое чувство сомнениям.
«Я люблю её. Я не могу поверить, что это неправда. Изо всех своих сил я не могу отрицать это чувство. Я влюблен в женщину».
Юити не пытался анализировать свои эмоции. Он восхищенно принимал воображение за желание, память за надежду. Радость сводила его с ума. Он собирался взять свою «склонность к анализу», свою «совесть», свою «навязчивую идею», свою «судьбу», своё «внутреннее понимание истины», сложить их вместе, проклясть и похоронить. Конечно, это то, что мы обычно называем симптомами болезни модернизма.
Случайно ли было, что посреди такой бури эмоций Юити вспомнил имя Сунсукэ?
«Вот оно! Я должен увидеться с господином Хиноки немедленно. Этот старик как раз тот человек, кому я могу поведать радость моей любви. Почему? Потому что, если я сделаю это признание ему неожиданно, он благожелательно отнесется к моей радости, и в то же время старик получит то ужасное отмщение, которое он так дьявольски спланировал».
Юити поспешил в коридор к телефону. По пути он встретился с Ясуко, выходящей из кухни.
– Что за спешка? У тебя определенно счастливый вид, – заявила она.
– Откуда ты знаешь? – спросил Юити в наилучшем расположении духа с жестоким великодушием, которое он никогда не проявлял прежде. Он любит госпожу Кабураги и не любит Ясуко! Его чувства вряд ли могли быть более естественными или более искренними.
Сунсукэ был дома. Они договорились встретиться в чайной «У Руди».
Юити ждал трамвая, держа руки в карманах пальто, словно вор-карманник, внимательный, выжидающий своего часа, и пинал камешки, переминаясь с ноги на ногу. Он пронзительно, но весело свистнул вслед велосипедисту, который пронесся на большой скорости мимо.
Медленный ход и покачивание из стороны в сторону старомодного трамвая вполне соответствовали настроению этого мечтательного пассажира. Юити прислонился к окну, так он мог смотреть на ряды домов, темнеющих в начале весны, и мечтать.
Он чувствовал, что его воображение быстро вращается, словно волчок. Если волчок перестанет крутиться, он упадёт. Нельзя ли протянуть руку и подстегнуть его слабеющее вращение, пока он еще крутится? Когда вращающая его сила исчерпает себя, это будет конец, не так ли? Таким образом, его одолевали дурные предчувствия по поводу его единственной причины для радости.
«Теперь, когда я думаю об этом, определенно я любил госпожу Кабураги с самого начала, – размышлял он. – Если так, почему я избегал её тогда в отеле «Ракуё»?» Этого воспоминания хватило, чтобы по позвоночнику у него побежали холодные мурашки. «Конечно же во всем виноват страх, трусость», – объяснял себе Юити. Он сбежал от госпожи Кабураги в отеле «Ракуё» только из-за трусости. Сунсукэ еще не пришёл в чайную «У Руди». Никогда Юити не ждал Сунсукэ с таким нетерпением. Он без конца трогал письмо во внутреннем кармане. Юити прикасался к нему как к священному амулету, он чувствовал, что, когда придет Сунсукэ, его страсть ничуть не ослабеет. Было что-то величественное в том, как Сунсукэ распахнул дверь, – по-видимому, каким-то образом сказалось нетерпение Юити. На нём был плащ с капюшоном без рукавов, надетый поверх кимоно. Юити с удивлением увидел, что Сунсукэ обменивается поклонами с мальчиками за столиками то тут, то там, прежде чем запять стул подле него. Среди присутствующих этим вечером не было ни одного мальчика, которого Сунсукэ не угостил.
– Ну, давненько мы не виделись.
Сунсукэ протянул руку с юношеским задором. Юити вёл себя сдержанно, и Сунсукэ спокойно начал разговор:
– Слышал, что госпожа Кабураги покинула свой дом.
– Значит, вы знаете?
– Кабураги был в бешенстве. Он приходил ко мне, и мы с ним переговорили с глазу на глаз. Он, кажется, считает, что я обладаю магическими способностями искать пропавших.
– А господин Кабураги… – начал Юити, а потом улыбнулся притворной улыбкой. Это была абсолютно наигранная улыбка, как улыбка мальчика, участвующего в розыгрыше, она появилась наперекор тому, чем он был озабочен. – Он сообщил вам причину?
– Хранил молчание. Не сказал. Но это наверняка потому, что его жена увидела любовную сцену между ним и тобой.
– Точно! – ошеломленно подтвердил Юити.
– Насколько я понимаю, этого и следовало ожидать.
Самодовольный Сунсукэ разразился приступом кашля, Юити постучал его по спине.
Когда кашель прекратился, Сунсукэ повернул своё покрасневшее лицо и слезящиеся глаза к Юити и спросил:
– Ну, что происходит?
Не сказав ни слова, Юити вручил ему письмо. Сунсукэ надел очки и быстро пересчитал страницы.
– Пятнадцать страниц, – сообщил он почти сердито.
Затем Сунсукэ шумно устроился в кресле, поскольку плащ и кимоно под ним шуршали друг о друга, и принялся читать.
Хотя письмо было написано не им, Юити чувствовал себя так, будто сидит перед профессором, проверяющим его контрольную работу. Он потерял свою уверенность, сомнения грызли его. Чем быстрее закончится это время наказания, тем лучше. Юити заметил, что строчки, которые он читал с таким глубоким чувством, не вызвали никаких эмоций на лице Сунсукэ. Юити все больше и больше тревожился по поводу правильности своего чувства.
– Милое письмецо. – Сунсукэ снял очки, беспечно поигрывая ими. – Вот уж верно, что у женщин нет мозгов, однако это убедительное доказательство тому, что в определенное время и при определенных обстоятельствах у них есть что-то, что заменяет им мозги. Короче говоря, злоба.
– Я пригласил вас сюда не для того, чтобы выслушивать вашу критику, сэнсэй.
– Я ничего не критикую! Я не могу критиковать нечто столь изумительно надуманное. Разве ты критикуешь изумительно лысую голову? Изумительный случай аппендицита? Изумительную нэримскую редиску?
– Но я был тронут, – сказал юноша, защищаясь.
– Ты был тронут? Это меня удивляет. Когда ты подписываешь новогоднюю открытку, пытаешься каким-то образом растрогать адресата. Если, однако, что-то по ошибке затрагивает твои чувства, и это что-то было в письме, то это наихудшие манеры из возможных.
– Вы не правы. Я понял. Я понял, что люблю госпожу Кабураги.
Сунсукэ начал смеяться долгим неприятным смехом, от которого, казалось, ему никак не удавалось избавиться. Мужчины за соседними столиками с интересом обернулись. Он пил воду, давился и продолжал смеяться. Казалось, раскаты смеха не закончатся никогда.
Глава 20.
МУЖ ДА ЖЕНА – ОДНА САТАНА
В идиотском смехе Сунсукэ не было даже малой толики добродушия, малейшего намека на чувство. Это был откровенно грубый хохот. Его можно было назвать единственным поступком, на который теперь был способен старый писатель. Этот взрывной смех отличался от приступа кашля или невралгии – он не был притворным.
