– Я ухожу. Я закричу, если вы остановите меня.
– Попробуй. Но у тебя не хватит смелости закричать.
Кёко спросила дрожащим голосом:
– Где Ю-тян?
– Он давно ушёл домой. Вероятно, сейчас спит, уютно устроившись рядом со своей женой.
– Что я такого сделала? Что вы имеете против меня? Чего добиваетесь? Разве я сделала что-то такое, за что вы меня ненавидите?
Сунсукэ не ответил. Он включил свет в комнате с видом на реку. Кёко села, словно пораженная этим светом.
– Ты ведь не винишь Юити, верно?
– Откуда я знаю? Я даже не понимаю, что происходит!
Кёко разразилась слезами. Сунсукэ дал ей выплакаться. Объяснить все было невозможно, даже если бы Сунсукэ и понимал все сам. Кёко не заслужила подобного унижения.
Сунсукэ подождал, пока женщина успокоится, а потом сказал:
– Долгое время я был влюблен в тебя, но ты отказала мне и посмеялась надо мной. Даже ты должна согласиться, что я не смог бы добиться этого обычными средствами.
– Почему Ю-тян так поступил?
– Он любит тебя по-своему.
– Вы оба в сговоре, верно?
– Вовсе нет. Я написал этот сюжет. Юити просто помог.
– О, как мерзко…
– Чего же мерзкого? Ты хотела прекрасного, и ты его получила. Я тоже хотел прекрасного и тоже получил желаемое, только и всего. Разве не так? Мы с тобой в одной лодке. Когда ты говоришь о том, что это было мерзким, ты впадаешь в противоречие с самой собой.
– Не знаю, что лучше – умереть или отдать вас под арест!
– Невероятно! Потрясающе! Если ты стала бросаться такими словам, какой прогресс за одну только ночь! Но, пожалуйста, попытайся быть более откровенной. Унижение и мерзость, о которых ты думаешь, воображаемые. Определенно мы познали нечто прекрасное. Несомненно, мы с тобой – ты и я – видели радугу в небесах.
– Почему Ю-тяна нет здесь?
– Юити здесь нет. Он был здесь совсем недавно. В этом нет ничего загадочного. Нас с тобой оставили наедине, тут больше никого нет.
Кёко задрожала. Это было выше её понимания. Сунсукэ равнодушно продолжал:
– Все закончилось, остались только мы с тобой. Несмотря на то, что Юити лег с тобой в постель, в результате – шесть очков одному и полдюжины другому.
– В первый раз в жизни вижу таких презренных людишек.
– Ну-ну, успокойся. Юити не виноват. Сегодня одновременно три человека осуществили свои желания, только и всего. Юити любил тебя по-своему, ты любила его по-своему, я любил тебя по-своему. Каждый любит по-своему, другого не существует, верно?
– Я не могу понять, что у Юити было на уме. Это не человек, а призрак!
– Сама ты призрак! В конце концов, ты полюбила призрак. Но Юити не держит против тебя ни малейшей частички злого умысла.
– Как он мог так ужасно поступить с человеком, на которого он не держит злого умысла?
– Он знал, что ты не сделала ничего, заслуживающего такого. Между мужчиной, не питающим злого умысла, и невиновной женщиной, которым нечем поделиться друг с другом, если и может быть что-то, что связывает их вместе, это злой умысел извне, вина, привнесенная извне, только и всего. Во всех старинных легендах происходит только так. Как ты знаешь, я – писатель.
Осознав нелепость сказанного, он сам начал смеяться, но потом резко оборвал смех.
– Мы с Юити не сообщники, ничего подобного. Это — игра твоего воображения. У нас просто нет ничего общего. Юити и я, ну… – Он медленно улыбнулся. – Мы просто друзья. Если ты должна ненавидеть кого-то, можешь направить свою ненависть на меня для успокоения сердца.
– Но, – Кёко согнулась, заливаясь слезами, – у меня нет сил для ненависти, сейчас я просто в ужасе.
Свисток товарного поезда, пересекающего близлежащий железнодорожный мост, эхом отдавался в ночи. Он был бесконечным, монотонным, прерывистым повтором одного и того же звука. Через некоторое время с противоположной стороны моста поезд издал длинный гудок, а потом затих.
По правде говоря, тем, кто действительно видел «мерзость», была не Кёко, а Сунсукэ. Даже в тот момент, когда женщина застонала от удовольствия, он не забывал о собственном уродстве.
Сунсукэ Хиноки неоднократно знавал этот ужасный момент, в котором существование чего-то нелюбимого вмешивается в существование чего-то, что любят. Женщина покоряется – это предрассудок, созданный романами! Женщина никогда не может покориться. Никогда! Есть случаи, когда мужчины из-за своего благоговения перед женщинами пытаются унизить их, и есть случаи, когда женщины в качестве проявления высшего презрения отдают свои тела мужчинам. Госпожа Кабураги конечно же, как и каждая из его трех жен, так и не покорилась. Кёко, анестезированная тем, что отдавалась образу Юити, созданному своим воображением, бесспорно, ничем от них не отличалась. Если кому-то нужны причины, то была лишь одна-единственная – Сунсукэ сам был убежден, что никто его не может полюбить.
Это была странная близость. Сунсукэ доставлял Кёко мучения. Теперь им управляла ужасная сила. Но в итоге она ничего не прибавила к козням человека, которого никто не любит. Поведение Сунсукэ, который с самого начала не имел никакой надежды, не было отмечено ни малейшим милосердием, ничем, что общество называет гуманностью.
Кёко молчала. Она сидела прямо, не издавая ни звука. Эта непостоянная женщина никогда прежде не знала столь продолжительного периода молчания. Познав такую тишину, она, видимо, и в дальнейшем будет придерживаться этой естественной манеры поведения. Сунсукэ тоже молчал. Казалось, они понимали, что смогут продержаться здесь до рассвета, если только не произнесут ни слова. Когда ночь подойдет к концу, она вынет из сумочки косметические принадлежности, накрасится и вернется в дом своего мужа. Хотя ждать придется долго, пока река побелеет. Двое подозревали, что эта ночь будет длиться вечно.
Глава 23.
ДНИ СОЗРЕВАНИЯ
Жизнь мужа Ясуко с её непонятными порывами шла своим чередом. Когда Ясуко думала, что Юити на занятиях, он мог вернуться за полночь; когда она полагала, что он остался дома, он вдруг куда-то уходил. Даже несмотря на то, что Юити всегда был чем-то недоволен, был брюзгой, как называла его мать, жизнь Ясуко теперь стала более спокойной, можно сказать, почти счастливой. На то были причины. Она мало на что обращала внимание, кроме того, что происходило внутри нее.
Приход и окончание весны не вызвали у Ясуко ни малейшего интереса. Внешние проявления вещей не имели власти над ней. Ощущение того, что маленькие ножки брыкаются внутри нее, чувство, что она разрешает эту крошечную жестокость, – все это было непрерывным опьянением, которое началось с неё и закончится ею. Так называемый внешний мир поглотился её внутренним миром, она сосредоточилась на мире внутри себя. Внешний мир был ей просто не нужен.
