Ф.М. Достоевский. «Бесы»
Роман «Золотой Храм», написанный в 1956 г., можно назвать эстетическим манифестом Мисимы. «Золотой Храм» считается не только шедевром творчества писателя, но и самым читаемым в мире произведением японской литературы.
В 1950 году послушник буддийской обители в приступе безумия сжег храм Кинкакудзи – самый знаменитый из архитектурных памятников древней японской столицы Киото. Мисиму, всегда считавшего, что гибель делает Прекрасное еще более совершенным, не могло не потрясти это событие. Так родилась идея романа «Золотой Храм». К 1956 году, когда он был написан, эйфория, вызванная путешествием в Грецию, уже миновала, Мисима понял, что обманывал себя, стал жертвой иллюзии: Прекрасное вновь ускользнуло от него, оно никак не желало уживаться с повседневностью. Роман «Золотой Храм» – настоящая штудия этого конфликта, попытка обосновать возможность жизни без Прекрасного, попытка спастись, уничтожив, удалив из мира Красоту. Мисима упрощает своему герою эту задачу, воплотив Прекрасное во вполне конкретном объекте, сделав идеал предметным. Траектория страстных, так похожих на классическую любовь-ненависть взаимоотношений послушника Мидзогути с Храмом причудлива и на первый взгляд непоследовательна, но есть в ней своя внутренняя логика, вполне вписывающаяся в уже знакомую формулу.
Первая встреча с Храмом: Кинкакудзи «скрывает свой прекрасный облик», тем самым как бы предупреждая юношу о своей труднодоступности и о сложности предстоящих взаимоотношений. Далее следует период постижения Прекрасного – Мидзогути жадно впитывает красоту, это напоминает привыкание к смертельной силы наркотику: вот Храм ночью, вот он – покрытый снегом, вот – в жару; ипостасям Прекрасного несть числа. Но гармония, слияние с ним приходит к герою романа лишь с уверенностью, что Кинкакудзи непременно погибнет под американскими бомбами. Иными словами, когда восстановится тождество Прекрасное – Смерть («Я нашел посредника, способного связать меня с Храмом…»). Гибель Храма для Мидзогути пока еще не отделима от его собственной смерти: «Я буквально пьянел от одной мысли, что единый пламень может уничтожить нас обоих. Общность ниспосланного на нас проклятия, общность трагической, огненной судьбы давала мне возможность жить с Храмом в одном измерении».
Однако успокоение недолго тешит душу бедного заики: война окончилась, не причинив Прекрасному ни малейшего вреда: оно не только уцелело, но даже «никогда еще онХрам не являлся мне в столь незыблемом великолепии, несказанно превосходившем и мое воображение, и реальность окружающего мира». Смерть отступила, ненавистная герою романа вечность вновь «утвердилась в своих правах», магическое тождество нарушилось, и отныне Прекрасное вновь стало недоступным. Однако внутренний мир героя остался открытым и беззащитным перед бесстрастным, завораживающим взором эстетического и нравственного абсолюта, в который превратился Храм. Этому недостижимому идеалу противопоставлены женские образы романа: Уико, проститутка в красном пальто, учительница музыки и прочие подружки Касиваги. Женщина для Мидзогути – воплощение желанной и вечно ускользающей Жизни, реальности, земной тверди. И его настойчивые попытки предаться физической любви – это стремление обрести точку опоры, почву под ногами. Несовместимость высшей Красоты, вечного свидетеля и судии всех поступков, с жалкими утехами плоти, с самой жизнью – вот что сводит героя Мисимы с ума.
И конечно, не обходится без Искусителя, История терзаний, поисков и падения Мидзогути может восприниматься и как вариация на вечную тему Фауста, только нарочито сниженная и несколько даже спародированная. Жалок не только новый Фауст, слишком уж невзыскательный в своих поисках прекрасного мгновения. Касиваги, провожатый героя по пути земных соблазнов, хоть и является несомненным членом клана литературных дьяволов, но это – Сатана окарикатуренный, утрированный, так же как утрирована легкая сатанинская хромота, превращенная у Касиваги в гротескный физический изъян. Искуситель Мидзогути – не Мефистофель и не Воланд, а отпрыск захудалой линии этого старинного рода, скорее это «мелкий бес» Сологуба, черт Ивана Карамазова или демон, которого поминает Ставрогин («О, какой мой демон! Это просто маленький, гаденький, золотушный бесенок с насморком, из неудавшихся»).
Правда, в романе дьяволу противопоставлен и ангел – Цурукава, но насколько же он бледней, пресней и бессильней! Добро у Мисимы слабо, уязвимо, нежизнеспособно – оно присутствует в мире как бы по обязанности, по разнарядке, но влияние его на душевную одиссею Мидзогути ничтожно; оно гибнет легко и как бы между прочим, где-то на заднем плане, да еще приниженное и поставленное под сомнение. Мидзогути остается наедине со своей дилеммой и с Сатаной.
Главная «заслуга» Касиваги в том, что он содействовал укоренению страсти к святотатству, впрочем заложенной в герое романа изначально (история с кортиком курсанта). Однако Касиваги возвел святотатство в ранг священнодействия. Святотатство играет в романе особую роль – ведь оно той же природы, что убийство, только подчас еще более смертоносно, поскольку убивает душу. В миг последнего колебания перед Деянием Мидзогути ощущает прилив разрушительной силы, вспомнив святотатственные строки из дзэн-буддистского трактата «Риндзайроку», прежде звучавшие из уст Касиваги: «Встретишь Будду – убей Будду, встретишь патриарха – убей патриарха…» Святотатство – это средство растоптать в себе Прекрасное, вот почему оно дает герою облегчение. (Такова, например, кощунственная поминальная служба над могилой фрейлины Кого во время пикника: «Это небольшое святотатство необычайно оживило меня, я стал чувствовать себя гораздо свободнее».) С помощью таких мелких святотатств герой романа движется к чудовищнейшему из них – сожжению Храма, которое должно доставить ему полное и окончательное облегчение. В финале тяжкий груз Прекрасного падает с плеч Мидзогути, он свободен, только цена свободы – истребление души. Итак, Кинкакудзи сожжен. Ничто больше не встанет между Мидзогути и жизнью, конец раздвоенности, терзаниям и мукам. Прекрасное, символом которого был Золотой Храм, уничтожено, душа бедного монаха восстановила гармонию с окружающим миром. А может быть, души уже нет, она сожжена вместе с Прекрасным? Какое-то неведомое существо, хорошо выполнив свою работу, с пугающим хладнокровием закуривает и многообещающе произносит про себя слова, от которых делается не по себе: «Еще поживем…» Нет, это не тот Мидзогути, свидетелем душевных мук которого читатель был на протяжении всего романа.
IV
Я люблю красоту. Я нигилист, но люблю красоту. Разве нигилисты красоту не любят? Они только идолов не любят, ну а я люблю идола!
Ф.М. Достоевский. «Бесы»
Что такое жизнь, лишенная Прекрасного, жизнь ли это вообще? И что такое Прекрасное – очаровательный пушистый котенок или гнилой зуб, который, по словам Касиваги, «ноет, тянет, пронзает болью»?
Сожжение Золотого Храма и было «вырыванием гнилого зуба». Мисима попытался совершить сакральный акт – убить в своей душе Прекрасное, требующее все новых жертв, становящееся опасным для самой жизни художника. Писателя занимает вопрос: возможно ли прожить на свете вовсе без гнета Красоты?
