— Прости меня, хорошо?
Осмотрев меня, доктор Н. сказал, что не находит значительных изменений, но всё же посоветовал Миямуре отправить меня в Швейцарию. Одновременно он предложил мне попробовать пневмоторакс, новый радикальный метод в лечении туберкулёза лёгких. Этот метод только что изобрели, и о нём говорили разное, но Н. считал его весьма многообещающим. Миямура решил положиться на мнение доктора, и тот, тут же позвонив своему любимому ученику К., отвёз меня в его клинику. В Париже было мало врачей, которые делали пневмоторакс, похоже, что единственным надёжным был К. Три дня подряд вместе с Миямурой я ходила в его клинику. Мне накачивали в плевру воздух, сжимая таким образом лёгкие.
Если бы это лечение оказалось эффективным, я бы могла поправиться, не уезжая в Швейцарию, ведь у меня было поражено только одно левое лёгкое. Три дня я лелеяла самые радужные надежды. А на четвёртый было установлено, что из-за перенесённого в юности плеврита ввести необходимое количество воздуха не удаётся. Так что в моём случае новый метод оказался неприемлемым…
— Вам надо ехать в Швейцарию и жить в санатории до полного выздоровления, — к такому выводу пришли и Н. и К.
Ехать в Швейцарию! Расстаться с тобой, с Миямурой и уехать в Швейцарию! Одна мысль об этом повергала меня в бездну отчаяния! Мне хотелось плакать, просить помощи у богов и будд…
ГЛАВА ПЯТАЯ
Сегодня твой первый день рождения. В честь этого дня я снова продолжу эти записки, к которым давно уже не притрагивалась.
Со вчерашнего дня, не прекращаясь ни на минуту, идёт снег, но утром мне разрешили двухчасовую прогулку, и я спустилась вниз к церкви. Поскольку я ничего не могу подарить тебе на день рождения, я хотела хотя бы сходить в церковь и помолиться за тебя.
Я не приняла католическую веру, но с тех пор, как меня поместили в этот горный санаторий в Лозанне, я часто хожу в церковь и читаю Евангелие. Разумеется, я не стала истовой прихожанкой и не падаю ниц перед распятым Христом, и всё же, вне каких бы то ни было доводов разума, я верю в Бога и в свою бессмертную душу, я обрела эту веру в тот день, когда Господь даровал мне тебя. Я молилась этому незримому Богу, уединившись в больничной палате, и он являл мне своё всемогущество, неизменно откликаясь на мои молитвы и заставляя волноваться мою душу. Мне было достаточно ходить в церковь, слушать мессу и приобщаться к торжественным обрядам. Хотя и монахини, которые ухаживали за мной в санатории, и мадам Рене, с которой я здесь подружилась, радовались, видя в этом свидетельство моей готовности принять католическую веру… Благоговейно внимая звукам торжественной мессы, я верила, что Господь пожалеет меня и простит. Вряд ли он так жесток и упрям, что не примет моих молитв до тех пор, пока я не стану католичкой.
Но сегодня я пошла в церковь не для того, чтобы послушать мессу. Я просто не могла усидеть на месте, зная, что у тебя сегодня день рождения. Глядя на твои фотографии на стене, я несколько раз повторила по-японски: "Поздравляю тебя, поздравляю…" Потом попыталась сказать это по-французски и не смогла сдержать слёз. Уже полгода прошло с того дня, как мы расстались, каждый месяц мне неизменно присылают твои фотографии, их теперь у меня около двадцати. Вот ты ползёшь, вот ты впервые встала на ножки, вот ты в японской безрукавке, которую тебе прислала из Японии бабушка, её надели прямо поверх европейского платьица, и вот последняя: держась за стенку, ты делаешь несколько шагов, смешно переступая ножками… Твой образ согревал мне сердце, но ты была так далеко, и хотя я сознавала, что должна радоваться, видя, как быстро ты растёшь, я всё равно сходила с ума от беспокойства и от жалости к тебе, мне казалось, что за все эти месяцы ты изголодалась по материнской любви, тем более что теперь ты уже многое понимаешь. Я доверяла мадемуазель Рено и верила, что она прекрасно тебя воспитывает, но вот интересно, как справили твой день рождения?
От этих мыслей я не могла усидеть на месте и, надев пальто с капюшоном и тёплые ботинки, вышла из комнаты. У выхода уже толпились те, кому разрешались прогулки даже в снегопад, очевидно, они собирались спуститься в город: погода для этого была самая подходящая, падал, сверкая, лёгкий снежок, тонким слоем покрывал землю. Когда я проходила мимо книжной лавки, оттуда неожиданно появилась мадам Рене.
— А, мадам Миямура… Куда это вы? — окликнула она меня, но почему-то я не решилась ответить, что иду в церковь.
Мне невольно вспомнилось другое утро, очень похожее на это. Тогда тоже падал лёгкий снежок и на душе у меня было тоскливо. Спускаясь к церкви, я точно так же столкнулась нос к носу с мадам Рене, вышедшей из книжной лавки, и она точно так же меня окликнула:
— Мадам Миямура, куда это вы?
— В церковь.
— Тогда и я с вами, — заявила она, и мы пошли вместе. Кончилось же всё тем, что мы обе уехали в Париж… Поэтому на этот раз я торопливо солгала:
— В парикмахерскую.
Признайся я ей, что иду в церковь, она точно так же, как тогда, увязалась бы за мной, стала бы приставать с расспросами, пришлось бы признаться, что сегодня твой день рождения, тогда бы она принялась нудно объяснять мне смысл основных догматов католической веры и убеждать меня в том, что тебя надо обязательно крестить. Потому что, если люди иной веры, паче чаяния, и будут призваны Богом, им не удастся приблизиться к нему…
К таким разговорам я испытывала инстинктивное отвращение, мне казалось, что они каким-то образом могут навлечь на тебя беду. К тому же сегодня мне хотелось быть одной, чтобы никто не мешал мне думать о тебе. Отделавшись от мадам Рене, я зашагала в сторону церкви и вдруг вспомнила тот день, когда мы вдвоём уехали в Париж. Вспоминая об этом, я каждый раз испытываю угрызения совести и сгораю от стыда, но раз уж я решила покаяться во всём, то напишу и об этом…
Это случилось незадолго до Рождества. Письма из дома вот уже две недели как перестали приходить, и я ничего о тебе не знала. Однако я не очень волновалась, ибо предполагала, что Миямура нарочно не позволяет мадемуазель Рено писать, предвкушая, что обо всём расскажет мне сам: на рождественские каникулы институт закрывался, и Миямура, воспользовавшись этим счастливым обстоятельством, давно уже обещал навестить меня. И я с нетерпением ждала дня его приезда.
В нашем санатории было пять женщин из Парижа, и их мужья раз в месяц обязательно навещали их. Обычно приехавший, оставив внизу велосипед, пешком поднимался вверх по склону и свистом подавал сигнал. У каждой палаты был небольшой балкончик, где мы обычно лежали, принимая воздушные ванны, так вот, заслышав свист, жена приехавшего вскакивала с шезлонга, взволнованно восклицая: "О, мон шери!"
— Я уже поднимаюсь, не спускайся.
— Ты что, не можешь идти побыстрее? Сколько ещё ждать!
Лёжа на своём балкончике, я слышала их нетерпеливые возгласы и всегда с добрым чувством думала: "Ну вот, к госпоже К. пожаловал муж". В такие дни у мадам К., совсем как у здоровой, блестели глаза, она нежно прижималась к мужу, появляясь с ним в столовой и в салоне. А потом, после того, как муж уезжал, день или два не спускалась в столовую и не ходила на прогулки.
