— Мысль о том, что мы с вами, мадам, единственные здесь иностранцы, не дает мне покоя.
Жюльетта опасливо потрогала носком туфли тропинку.
— Да вы-то хоть грек… Вроде бы не совсем иностранец…
— Как?.. Я воспитывался в Америке… А вы-то ведь очень давно замужем за армянином.
— Да, у меня все основания жить здесь… А у вас?
— В моей жизни основания для поступков всегда появляются после.
Они подошли к месту, где дорога шла под уклон Жюльетта остановилась и с облегчением вздохнула.
— Я никогда не могла понять, что вас сюда привело… Вы ведь не очень откровенны на этот счет… Что может делать в Александретте американец, если он не торгует мерлушкой, хлопком или чернильным орехом?
— Каким бы я ни был скрытным… здесь, пожалуйста, поосторожней… вам я охотно объясню почему… Я работал аккомпаниатором при гастролирующем мюзик-холле… Мерзкое занятие… Хоть мой квартирный хозяин Грикор весьма высокого о нем мнения.
— Вот как? А затем вы подло бросили ваших артисток… Где же теперь труппа?
— У нее контракты на гастроли в Алеппо, Дамаске и Бейруте…
— И вы, стало быть, сбежали?
— Совершенно верно! Это было настоящее бегство… одна из моих болезней…
— Бегство? Но вы так молоды… Ну нет, у вас, верно, были уважительные причины…
— Я не так молод, как вам кажется…
— Господи, ну что за дорога! У меня туфли полны камешков… Дайте мне, пожалуйста, руку. Вот так.
Она крепко ухватилась левой рукой за Гонзаго, а правой вытряхивала свои полуботинки. Гонзаго продолжал:
— Сколько же, по-вашему, мне лет? Угадайте!
— Сейчас мне, право же, не до этого…
Гонзаго, серьезно и даже как будто виновато:
— Тридцать два!
Жюльетта, расхохотавшись:
— Для мужчины это много?
— Я, наверное, больше пережил, чем вы, мадам… И когда тебя вот так носит по свету, тогда видишь, где правда…
— Бог знает, куда они все девались… Ау! Могли бы откликнуться…
— Мы поспеем вовремя…
Когда дорога опять стала круче, Жюльетта остановилась:
— Не привыкла я лазать по горам… У меня ноги болят… Побудем здесь немножко!
— Здесь негде сидеть…
— Говорю вам, Гонзаго, уносите ноги из Йогонолука!.. Что вам могут сделать? Вы американский подданный… И ничуть не похожи на армянина…
— На кого же? На француза?
— Вот уж нет, не воображайте!
Дорогу перерезал ручеек, протекавший по Дубовому ущелью. Ни мостика, ни хотя бы ствола дерева, переброшенного поперек. Гонзаго легко поднял на руки Жюльетту, хотя она была большой и нелегкой. По его узким плечам трудно было догадаться, что он наделен такой силой. Она с неприязнью чувствовала на своих бедрах холодные пальцы этого чужого мужчины.
Тропа стала ровней, и они ускорили шаг. Гонзаго заговорил о самом существенном:
— А как же Габриэл? Почему он остается здесь? Разве у него нет никакого способа выбраться из Турции?
— Во время войны? Куда? Мы турецкие подданные… Габриэл военнообязанный… Паспорта у нас отняли… Кто поймет, что задумали эти дикари?
— Но вы-то, Жюльетта, достаточно похожи на француженку… Нет, в сущности, вы похожи на англичанку…
— На француженку, на англичанку… Это вы к чему?
— Немного решимости, и вы, именно вы пройдете всюду…
— Я жена и мать!
Сейчас Жюльетта шла так быстро, что Гонзаго даже отстал. Она услышала долетевший до нее как дуновение полушепот:
— Жизнь есть жизнь.
Она резко обернулась:
— Если вы так думаете, зачем остаетесь в Азии?
— Я? Да ведь война касается всех мужчин на свете.
Жюльетта замедлила шаг.
— Вам ведь это так легко, Гонзаго. Будь у нас ваш американский паспорт! Вы же вполне можете присоединиться к вашим спутницам в Дамаске или Бейруте. Почему бы нет? Приросли вы, что ли, к этому забытому богом клочку земли?
— Почему? — Теперь Гонзаго шел бок о бок с Жюльеттой. — Почему? Если бы я даже знал точно, вам, Жюльетта, я, может быть, меньше всего решился бы это сказать.
На повороте дороги их ждал Восканян. Он сделал над собой усилие и присоединился к отставшей паре; время от времени он окидывал Жюльетту мрачно-повелительным взглядом. До ворот сада Багратянов никто не проронил ни слова.
Поистине словно по наитию устроил Габриэл свою генеральную репетицию почти в последнюю минуту: в подъезде его ждал Али Назиф, рябой жандарм.
— Хозяин, я пришел за моими меджидие, в счет которых ты дал мне задаток.
Габриэл вынул из бумажника ассигнацию — один фунт стерлингов — и спокойно протянул ее. Али Назифу, точно ждать, не выказывая нетерпения, пока Назиф выполнит свое обязательство, было чем-то само собой разумеющимся.
Старый заптий осторожно взял кредитку.
— Я совершаю тяжелый проступок, нарушив приказ. Смотри, не выдавай меня, эфенди!
— Деньги ты взял. Говори!
У Али Назифа забегали глаза.
— Через три дня по деревням будут ходить мюдир и капитан полиции.
Багратян поставил свою палку в угол и снял с плеча полевой бинокль.
— Вот как? И что хорошего скажут нам, в наших деревнях, капитан полиции и мюдир?
Жандарм стал потирать свой небритый, щетинистый подбородок.
— Вы должны уйти отсюда, эфенди, все до единого. Так велят каймакам и вали. Заптий соберут всех вас, из Суэдии и Антиохии, и поведут на восток. Да только в Алеппо — могу и это тебе сказать — вам не позволят сделать остановку. Это воспрещается из-за консулов.
— А ты, Али Назиф, ты тоже будешь среди этих заптиев?
Рябой был крайне возмущен:
— Иншалла! Слава богу, нет! Разве я не прожил с вами двенадцать лет в должности коменданта всего округа? И все были довольны? День и ночь потому что следил, чтобы был порядок. А теперь из-за вас теряю хорошее место. О людская неблагодарность! Наш пост упраздняется, окончательно и бесповоротно.
Багратян сунул ему в руку несколько сигарет, чтобы немного утешить беднягу.
— А теперь, Али Назиф, скажи мне, когда расформируют твой пост?
— Мне дан приказ сегодня же двинуться с отрядом в Антиохию. А потом сюда прибудет мюдир с целой ротой.
В подъезд входили Жюльетта, Искуи и Стефан. Присутствие Али Назифа не вызвало у них никаких подозрений. Габриэл вывел заптия из прихожей на площадку перед домом, усыпанную гравием.
