Но теперь Элен начал меняться. Мало-помалу в нем копилась сосредоточенность. Возможно, давало всходы коварное семя, посеянное в душе гороскопом Фауны. После первого бурного несогласия он больше ни разу не заговаривал о своем будущем, что само по себе было весьма подозрительно.
Элен не хотел быть президентом Соединенных Штатов. Если б был хоть какой-то способ избежать злой напасти, он бы им воспользовался, но гороскоп не оставлял никакой лазейки. И как узник, помаявшись немного, начинает обживать и даже по возможности украшать темницу, так и Элен, будучи не в силах сбросить оковы грядущего президентства, стал думать, как исполнить предназначение достойно и красиво. Ответственность – это бремя, которое возвышает человека.
Элен стал готовить себя к государственному поприщу. Он прочел попавшийся под руку журнал «Тайм», сначала один раз, потом другой – от корки до корки. И подумал: все, что там написано, – бред (отсюда видно, что, страдая растрепанностью мыслей, он все же обладал здравым умом).
Элен купил «Всемирный альманах» за 1954 год, изучил биографии президентов и стал размышлять над тем, что делать, если англичане снова вздумают насильно забирать на службу к своему королю американских моряков, или если вновь возникнет вопрос о какой-то «Директиве номер 40 за 1954 год»…
С той поры как Элен внутренне смирился с высоким назначением, жизнь его стала мучительной. В иное утро он просыпался счастливым, думая, что президентство всего лишь кошмарный сон. Но тут же пересчитывал пальцы на ногах и – покорялся судьбе и долгу. Труднее всего в этом новом состоянии было одиночество. Он ни с кем не мог обсуждать президентские заботы. Судьба выделила его – и поставила над обыденным. Нет, не гнев владел им, когда он чуть было не поднял руку на Мака, а стремление защищать слабых и униженных, в данном случае Дока. И вовсе не из пустого тщеславия восстал он против друзей, отказавшись пойти на маскарад гномом. Хочешь не хочешь, он должен был блюсти достоинство своего высокого ранга; будущий президент мог нарядиться лишь Прекрасным принцем, и никем иным!
В обычное время кто-нибудь из ребят непременно заметил бы страдание и усталость на физиономии Элена, а также печать благородного мученичества во всем его облике, – и Элену дали бы две ложки лучшего в мире лекарства – горькой соли. Но сейчас для всех его друзей – и мужчин, и женщин – настала пора невзгод, и располагавшая к душевной чуткости.
Попытки Элена понять, что же случилось на маскараде, не дали плодов. Элен помнил, как во всей красе и величии явился в Ночлежку, а потом… потом случилось что-то непостижимое, имевшее ужасные последствия. Незыблемый дух Королевской ночлежки – подобно граниту, что на своем веку выдерживает несметное число ударов, но в какой то миг разрушается разом, – этот дух в одночасье испарился.
Мак, которому обычно и горе не беда, впал в тоску; очи его потускнели; отважная душа обескрылела. А уж если с Маком приключилось такое, то можно себе представить состояние ребят – ни дать ни взять выброшенные на берег медузы.
«Что случилось?»– раз за разом опрашивал Элен, но все только взглядывали на него молча и тут же отводили глаза, не желая ничего объяснять. Несколько первых дней Элен еще надеялся, что это просто невиданно затянувшееся похмелье, но вот уже пора бы им снова возжаждать, а все словно дремлют! Элен начал опасаться за своих друзей.
Усевшись под кипарисом, Элен попытался не просто собраться с мыслями, но и задуматься. Подошло время великих дел – и оказалось, что он один обладает нужной для них духовной статью. Когда он, наконец, встал, отряхнул со штанов черно-зеленые кипарисовые чешуйки и направился в Королевскую ночлежку, он был уже не прежний Элен, которого звали за глаза Беспамятным, Пеньком, Дурачком. Его могучие плечи расправились под высоким грузом ответственности; глаза излучали спокойную нравственную силу.
В Ночлежке царил печальный сумрак, пахло плесенью. Ребята лежали на кроватях как неживые. Мак, очевидно, чувствовал себя хуже всех, потому что уставился в свой полог совершенно пустыми глазами. Он не стенал, не метался, но какая-то тайная скорбь ела его прямо на глазах.
Элен присел в ноги к Маку, ожидая, что Мак лягнет его ногой в стоптанном ботинке, но Мак не шевелился.
– Мак, ты что лежишь как колода? – тихо сказал Элен. – Вставай.
Мак ничего не ответил, только прикрыл глаза, – из-под ресниц выкатились две слезы и быстро высохли на горячих щеках.
– А если я тебе врежу, тогда встанешь? – еще тише спросил Элен.
Мак вяло покачал головой: мол, не надо.
Элен не мог больше сдерживаться, бросил козырную карту – будь что будет.
– Я был вчера у Дока. Сидит с карандашом, ни слова не написал. Ничего за день не сделал. Ничего не придумал. Хватит валяться, Мак, Доку нужна помощь!
– Нужна, как собаке пятая нога, – отвечал Мак заупокойно. – Не сердись на меня, Элен. Я больше не могу. Я в нокдауне.
– А что случилось, Мак?
– Помнишь, как мы в тот раз отмечали его день рождения? Когда за лягушками ездили, – глухо сказал Мак. – Все у него в лаборатории порушили-поломали. Так вот, это все цветочки…
– Какие цветочки? – с интересом спросил Элен.
– Я в том смысле, что тогда поломали вещи – проигрыватель, пластинки, посуду. А теперь хуже – теперь мы душу ему поломали! Я себя чувствую, как медведь, который хотел погладить человека по башке, провел лапой, а у того мозги вон. Все, сдаюсь… – Глубоко вздохнув, Мак перевернулся на другой бок, закрыл лицо руками.
– Нет, ты не сдавайся! – приказал Элен.
– Уж как-нибудь без тебя разберусь, ладно?
– Ладно, разбирайся, – обрадовался Элен.
– Сам и разбирайся! – разозлился Мак. – Что ты ко мне пристал?
– Понимаешь, Док должен поехать в Ла-Джоллу, – принялся объяснять Элен. – На следующей неделе начинаются приливы. Он наловит восьминогов и напишет книжку. Но мы ему должны помочь, Мак!
– Эх, – вздохнул Мак. – Помню, как-то Фауна рассказывала про одного боксера полусреднего веса, его звали Келли-поцелуйся-со-смертью. Так вот, я – Мак-поцелуйся-со-смертью. За что ни возьмусь, все на корню чахнет.
– А ну-ка, встань!
– И не подумаю.
– Встань, тебе говорят!
На этот раз Мак просто промолчал.
Элен вышел на пустырь, огляделся. В зарослях высокой травы лежал проломленный дубовый бочонок из-под дегтя. Элен вырвал крепкую бочарную доску и вернулся с ней в Ночлежку.
Встав у постели Мака, он хорошенько примерился, размахнулся – и ударил Мака так сильно, что у самого от натуги лопнули штаны. И тут только он по-настоящему понял, как сильно хворает Мак: даже не пошевельнулся, только крякнул!
Элен мужественно поборол охвативший его ужас; потом вспомнил свой высокий страдальческий жребий – ехать в Вашингтон, есть проклятых устриц…
– Ладно, Мак, – произнес он негромко. – Придется мне самому это дело уладить.
