— Ну, если вы без денег, так я заплачу за вас, только вы расскажите мне про море и корабли.
— Вот я сразу в тебе джентльмена распознал! — воскликнул Тим. — Чуть увидел, как ты вошел… Ну, и глоточек винца для начала? — спросил он и, не дожидаясь согласия Генри, кликнул служанку, а потом поднес стопку с бурой жидкостью к самым глазам.
— Ирландцы ее называют уйскебо. И значит это «вода жизни»; а англичане — виски. Просто «вода». Да будь вода такой крепкой да и чистой, я бы не на корабле, а в волнах плавал! — Он оглушительно захохотал и единым духом осушил стопку.
— А я в Индии поплыву, — — сказал Генри, надеясь, что он опять заговорит про море.
— В Индии? Так ведь и я тоже. Уходим завтра на Барбадос с ножами, серпами и материями для плантаций. Хороший корабль, бристольский, только шкипер человек суровый, а в вере прямо — таки неистовый — он из плимутской общины. Знай орет про пламя адово, дескать, молитесь и кайтесь, да только, по — моему, очень ему нравится, что кому — то огня этого не миновать. Будь по его, гореть бы нам всем до скончания века. Ну, да я такой веры понять не могу. Коли «Аве, Мария» человек не читает, какая же это вера?
— А… а нельзя ли и мне… поплыть с вами? — спросил Генри прерывающимся голосом.
Простодушные глаза Тима укрылись под веками.
— Будь бы у тебя десять фунтов… — начал он медленно и, заметив, как вытянулось лицо юноши, тут же поправился: — То есть пять, хотел я сказать.
— У меня теперь осталось только четыре полные фунта, — грустно сказал Генри.
— Ну, может, и четырех хватит. Давай — ка мне свои четыре фунта, и я поговорю со шкипером. Он ведь человекто неплохой, если его веру и чудачества без внимания оставлять. Да не гляди ты на меня так! Ты же со мной пойдешь. Неужто я сбегу с четырьмя фунтами молодого человека, который меня завтраком угостил? — Его физиономия расплылась в широкой улыбке.
— А ну — ка, выпьем за то, чтобы ты поплыл с нами на «Бристольской деве», — сказал он. — Мне стопочку уйскебо, а тебе винца из Опорто!
Тут принесли завтрак, и оба на него накинулись. Утолив первый голод, Генри сказал:
— Меня зовут Генри Морган. А тебя Тим. Но фамилия у тебя какая?
Матрос шумно захохотал:
— Мою фамилию разве что в Корке в придорожной канаве отыщешь. Отец с матерью ждать не стали, чтоб мне свою фамилию сказать. Да и Тимом — то меня никто не называл. Только имечко это вроде как даровое, бери его
— никто и не заметит. Ну, как с листками, что сектанты на улицах подбрасывают и деру, чтоб никто их с ними не видел. А Тим — это как воздух: дыши себе, и никому нет дела.
Покончив с завтраком, они вышли на улицу. Там теперь кишели лоточники, мальчишки с апельсинами, старухи со всякой мелочью. Город выкликал тысячи своих товаров. Драгоценности, привезенные кораблями из самых неведомых уголков мира, вываливали, точно репу, на пыльные прилавки Кардиффа. Лимоны. Ящики кофе, чая, какао. Пестрые восточные ковры и магические снадобья из Индии, показывающие тебе то, чего на самом деле нет, и дарящие наслаждения, которые рассеиваются без следа. Прямо на улицах стояли бочонки и глиняные кувшины с вином с берегов Луары и со склонов перуанских Анд.
Они вернулись в порт к красавцам кораблям. С воды на них пахнуло запахом дегтя, нагретой солнцем пеньки и сладостью моря. Наконец, вдалеке Генри увидел большой черный корабль с надписью золотыми буквами на носу «Бристольская дева». Рядом с этой морской чаровницей и город, и плоскодонные баржи казались безобразными и грязными. Ее легкие, плавные линии, какая — то чувственная уверенность в себе ударяли в голову, заставляли ахнуть от удовольствия. Новые белые паруса льнули к реям, точно длинные вытянутые коконы шелковичных червей, а палубы ее сверкали свежей желтой краской. Она чуть покачивалась на медленной зыби, словно горя нетерпением полететь в любой край, нарисованный твоим воображением. Среди скучных бурых судов она была как темнокожая царица Савская.
— Чудесный корабль, отличный корабль! — воскликнул Генри ошеломленно.
Тим был польщен.
— Погоди, вот поднимешься на борт, посмотришь, как там все заново отделано, пока я со шкипером поговорю.
Генри остался стоять на шкафуте, а его долговязый спутник пошел на корму и сдернул шапку перед тощим, как скелет, человеком в заношенном мундире.
— Я парня привел, — сказал он шепотом, хотя Генри никак не мог его слышать. — Он решил в Индии отправиться, так я подумал, что, может, вы захотите его взять, сэр.
Тощий шкипер насупил брови. — А он крепкий, а, боцман? Толк от него на островах будет? Они же прямо как мухи мрут еще в первый месяц. Ну, и жди неприятностей, когда зайдешь туда в следующий раз.
— Он там, позади меня, сэр. Сами посмотрите. Вон он. И сложен хорошо, и силенка есть.
Тощий шкипер оглядел Генри, начав с крепких ног и кончив широкой грудью. Взгляд его стал одобрительным.
— Да, парень крепкий. Хорошо сделано, Тим. Получишь с этого деньги на выпивку и в море добавочную порцию рома. А он что — нибудь знает?
— Ничего.
— Ну так и не говори ему. Поставь помогать в камбуз. Пусть думает, что отрабатывает проезд. Не то хныканью конца не будет. Только вахте помеха. Узнает, когда туда придем. — Шкипер улыбнулся и отошел от Тима.
— Можешь плыть с нами! — воскликнул Тим, и Генри онемел от восторга.
— Однако, — внушительным тоном продолжал боцман, — четырех фунтов тут маловато. Придется тебе помогать в камбузе.
— Все, что надо, — еле выговорил Генри, — я буду делать все, что надо, только бы плыть с вами.
— Раз так, пойдем — ка на берег и выпьем за удачное плавание. Я уйскебо, а ты того же превосходного винца.
Они зашли в пыльную лавочку, где на полках вдоль стен стояли винные сосуды всех форм и размеров, от небольших пузатых фляжек до гигантских бутылей. Через некоторое время они запели, отбивая такт ладонями и глупо улыбаясь Но затем теплое вино из Опорто пробудило в юноше приятную грусть. Он почувствовал, что на глаза ему навертываются слезы, и обрадовался. Пусть Тим увидит, что он носит в сердце печаль, что он не пустоголовый мальчишка, которому вдруг взбрело на ум отправиться в Индии. Вот он откроет ему глубины своей души.
— А знаешь, Тим, — сказал он, — я ведь с моей девушкой расстался. Ее зовут Элизабет. Волосы у нее золотые золотые, как ясное утро. Ночью перед тем, как уйти, я позвал ее, и она пришла ко мне в темноте. Темнота прятала нас, как шатер, холодная темнота. Она плакала, просила меня не уходить, даже когда я говорил, какие драгоценности, украшения и шелка привезу ей — и очень скоро. Она не могла утешиться, и у меня сердце надрывается, чуть вспомню, как она рыдала там и не отпускала меня. — Из его глаз выкатились слезы.
— Знаю, — ласково сказал Тим, — знаю, как бывает грустно человеку, когда он расстается с девушкой и уходит в море. Не я ли с сотней их расставался — одна другой краше? Дай — ка я тебе налью, малый. Вино нравится женщинам больше всех сластей Франции, и мужчины, которые его пьют. Вино всякую женщину делает красавицей. Кабы у дверей каждой дурнушки стояла чаша с вином, точно чаша святой воды во храме божьем, так в городах куда больше свадеб играли бы. Человек и не заметил бы, какие они с лица. Ну — ка, выпей еще этого превосходного вина, развей грусть, пусть бы она и принцессой была, а ты уходишь в море!
