— Знаю, — согласилась сестра Гиацинта, — но хорошо ли?.. И что я ему скажу?
— Попробуй выяснить, что его тревожит.
— Возможно, он просто не хочет быть королем.
— Чепуха! — отрезала королева. — Всякому хочется быть королем.
Мари втянула супруга в комнату сестры Гиацинты за рукав.
— Это моя лучшая подруга, — сказала королева и спохватилась: — Ох! Совсем забыла! Мне нужно бежать! Извини, ради Бога.
И убежала.
Король равнодушно посмотрел на монахиню.
— Садитесь, сир, — предложила она.
— Боюсь, я не слишком хорошо исполнял свой христианский долг, — сказал он.
— В некотором смысле я тоже. Я двадцать лет провела на сцене.
— То-то мне показалось, я вас где-то видел.
— В этой сутане? Вы мне льстите, месье. Очень немногие, скажем так, обращали внимание на мое лицо.
— В таком случае, должно быть, вы обладаете несравненными прелестями…
— Под этой сутаной? Спасибо за комплимент. — Сестра Гиацинта засмеялась. — Я — школьная подруга Мари. Вы, наверное, слышали от нее рассказы про мадемуазель Леско. Вряд ли она упоминала о моей профессии. Мари принадлежит к числу тех счастливых людей, которые просто игнорируют то, к чему относятся с предубеждением. Я ей завидую.
— Моя жена — замечательная женщина. Но ни тонкость, ни хитрость к числу ее достоинств не относятся. Я иногда не догадываюсь, что именно у нее на уме, но есть у нее что-то на уме или нет, я всегда распознаю безошибочно.
Сюзанна откинула голову на спинку шезлонга и закрыла глаза.
— Вам интересно узнать, почему она привела вас сюда и оставила наедине со мной?
— Мне кажется, я догадываюсь.
— Она видит, что вы мучаетесь, не находите себе места. Что вас терзают сомнения.
— Меня часто мучили сомнения, а места я себе не нахожу почти всегда. Раньше это ее так не тревожило. Она противостояла этому с помощью соусов и всяких мелких вкусностей.
— Как всякая жена. Надеюсь, вам это помогало. Или по крайней мере вы говорили ей, что помогает.
— Не помню, наверное, говорил.
— Вы очень любезны, месье. Так скажите мне, что вас беспокоит? Чем мне успокоить Мари? Она тревожится за вас.
— Вряд ли я помогу вам успокоить Мари… Дело в том, что я не напрашивался в короли. Меня сорвали с места, как яблоко с ветки, и заставили играть роль, которую почти никто до меня не сумел сыграть хорошо, а некоторые играми из рук вон плохо.
— И вы не желаете покорно катиться, как сорванное яблоко?
— Да. К несчастью, я из тех, кто стремится все делать хорошо. Даже то, чего делать не хочется. Вы не поверите, сестра, но когда-то я мечтал научиться хорошо танцевать. Смешно, правда?
— Вы боитесь наделать ошибок?
— Ошибались даже лучшие из королей. Путь королей вымощен ошибками.
— Мне жаль вас.
— Не нужно меня жалеть. Мой дядя предложил мне перерезать вены в ванной. Я не воспользовался его советом.
— Некоторые предоставляли вести дела другим: министрам, совету, придворным. А сами наслаждались жизнью, — сказала сестра Гиацинта.
— Я думаю, это уже после того, как они сдавались. Королю трудно не быть королем. Цель его существования — править, а цель правления — заботиться о королевстве.
— Это ловушка, — сказала сестра Гиацинта. — Как и все благие намерения, это — ловушка. Руководствуясь ими, очень трудно сказать себе правду. Но благие намерения бывают двух видов. Первый — это страсть улучшать и исправлять. А второй — желание причинять как можно меньше хлопот.
— Вы очень верно это подметили, сестра, — заметил король. И та, заметив, как оживилось его лицо, поняла, что теперь он слушает ее по-настоящему внимательно.
— Мне это очень хорошо знакомо, — сказала она. — Я двадцать лет танцевала в «Фоли-Бержер» обнаженной — надеюсь, вдохновляя фантазии одиноких мужчин. А потом приняла постриг… Почему? Впечатляющих объяснений можно придумать много. Я их придумала и даже поверила им сама. Но на самом деле я просто устала.
— Вы так искренни.
— Не знаю. Поняв, что мое решение вызвано не такими уж высокими соображениями, я обнаружила в себе способность понимать и прощать, это оказалось не так трудно после того, как я перестала дрыгать ногами.
— А как же монашеские обязанности? Поклоны, молитвы, бдения?
— К этому быстро привыкаешь — это все равно что дышать. Легче делать, чем не делать.
Король встал, прошелся по комнате, почесал локоть, снова сел.
— Длинный получился прыжок, — сказал он. — Из грешниц — в святые.
Сестра Гиацинта рассмеялась:
— В себе грех рассмотреть трудно. Вот в других — легче легкого. Сам себя всегда оправдываешь необходимостью или благими намерениями. Только, прошу вас, не говорите этого Мари.
— Что?.. Хм, это мне и в голову бы не пришло.
— Мари — жена. Жены по-другому смотрят на такие вещи.
— Она очень добра ко мне, — сказал король.
Сестра Гиацинта посмотрела на него с удивлением:
— Надеюсь, вы это сказали из вежливости. Вы ведь так не считаете?
— Не понимаю, о чем вы.
— В женщинах нет доброты. Есть любовь, но для каждой это значит свое. Если бы я вышла замуж, возможно, я бы думала иначе. Скажите, сир, что было самым лучшим в вашей жизни?
— Зачем вам это знать?
— Если вы мне скажете, то, может быть, я скажу, чего вам не хватает, что вас мучит.
— Наверное… наверное, та комета. Когда я понял, что заметил ее первым, раньше всех на Земле! Меня захлестнуло ощущение чуда!
— …Они не имели права девать вас королем. Короли всего лишь повторяют старые ошибки. Даже если знают о них заранее… Теперь я понимаю вас, сир. Но помочь вам… Тогда вы не покончили с собой, а сейчас уже поздно. Комета. Да, я понимаю.
— Вы мне нравитесь, сестра, — сказал король. — Вы позволите иногда навещать вас?
— Если б я была уверена, что ваше чувство сугубо духовно…
— Но, сестра…
— То я запретила бы вам. — Сестра Гиацинта рассмеялась, как смеялась в женской гримерной за сценой «Фоли-Бержер». — Вы добрый человек, сир, а доброта привлекает женщин, как сыр — мышей.
Чуть ли не хуже всего действовало на короля постоянное навязчивое внимание. За ним следовали по пятам, перед ним заискивали, его обхаживали, на него глазели. Пипин даже подумывал о переодевании — на манер Гаруна аль-Рашида. Временами Пипин запирался в своей комнате, чтобы хоть немного побыть в одиночестве, не слышать и не видеть тех, кто постоянно вился вокруг него.
