Уже неделю я был не спецкором «Литературки», а четвертым помощником капитана, но отрешиться от литературы полностью еще не мог. Готовясь к рейсу, я листал лоции Северной Атлантики и книгу Гуревича «Походы викингов». Было интересно сравнивать современные лоции с маршрутами древних норманнов. Кроме того, как-то удивительно вовремя я услышал по радио «Песнь о вещем Олеге» в очень хорошем исполнении. И вот древние норманны, вещий Олег, Пушкин, скорый уход в море, старые записи в записной книжке – все это смешалось в нечто общее, в такую смесь, которую следовало зафиксировать.
Я знал, что в плавании уже не будет возможности заниматься литературой. И теперь, за несколько часов до отхода, строчил: «Пушкин никогда не был за границей – царь боялся его выпустить, дать ему визу. Еще бы! Достаточно одного „Годунова“!»
Уверены ль мы в бедной жизни нашей!
Нас каждый день опала ожидает,
Тюрьма, Сибирь, клобук иль кандалы,
А там в глуши голодна смерть иль петля.
Каково царю было читать этот шедевр! Главная ставка умного царя – на короткую людскую память. Цари не любят, когда подданные начинают копаться в истории. Пушкин копался в ней всю жизнь…
Он резвился. Он называл Иисуса Христа «умеренным демократом»: «Я… написал на днях подражание басне умеренного демократа Иисуса Христа». Он озорничал с обаянием неповторимым: «В довершение всех бед и неприятностей только что скончался мой бедный дядюшка Василий Львович. Надо признаться, никогда еще ни один дядюшка не умирал так некстати». Это Александру Сергеевичу пришлось отложить долгожданную свадьбу на полтора месяца.
Он взял эпиграфом к первой книге: «В раннем возрасте воспевается любовь, а в позднейшем – смятение». Ныне, по мнению многих, наш мир вступает в зрелость. Посмотрим, хватит ли миру сил разрешить себе смятение.
Пушкину ничего не стоило начертать пером на бумаге «дернуть к тебе» – в смысле «уехать к тебе». И это – в океане вельможно-французской речи!
«Ах, ах! – вздыхаем мы. – Удел талантов – мучиться творческими поисками и сомнениями!»
Я что-то не слышал, чтобы Чехов или Пушкин мучились творческими сомнениями и поисками. Пушкин даже кричал после «Годунова»: «Ай да я!» Он мучился не творческими сомнениями, а тем, что жена слишком кокетничает и царь подслушивает. Любовь и честь его мучили и домучили. Гении мучаются чаще самою жизнью, а не творчеством.
Почему-то чужая исповедь необходима миллионам других, она почему-то укрепляет их души. Но только гении обладают той степенью бесстрашия, которая необходима в исповеди. Остальные боятся того, что называется «общество», подлаживаются под него, сами зачастую не замечая, думая, что они воюют с ним.
Литература у меня в школе преподавалась из рук вон плохо. Двадцать четыре года потребовалось «Вещему Олегу», чтобы из мертвеца превратиться – в моей голове и душе – в удивительную картину древней русской жизни, в поэму мудрости и величия, в вещего Олега и его коня и его дружину. И все потому, что «Вещего Олега» заставляют учить в школе наизусть.
Вот какие свежие истины формулировал я, когда появилась уборщица Валя. У нее не было передних зубов и верхняя губа западала по-старушечьи, хотя сама Валя была совсем молоденькой. Она властно прервала мои литературные занятия.
– Стучать надо, красавица, – сказал я. – И ты не очень вовремя.
– А вы должны койку как следует заправлять, а не просто одеялом прикидывать, – огрызнулась она беззубым ртом.
– Ты когда родилась?
– В сорок пятом, а что?
– А я в двадцать девятом. И за что тебе зубы выбили?
– Мне не выбили, мне гланды вырезали, а зубы мешали.
Я даже восхитился такой явной ложью.
– Ты их давай-ка вставь, а то неудобно как-то.
– Меня и так любят.
– Кто тебя любит? Ты замужем?
– Разведенная.
– А дети?
– Ой, таракан! – завизжала она и отшвырнула кишку пылесоса. – Я их боюсь. – Она, очевидно, так кокетничала.
– Ты не забывай окна мыть, – сказал я. – Видишь, сколько на них соли.
– У меня дочка есть, – сообщила она, подняла кишку и поймала в нее таракана.
Таракан исчез в пылесосе. И я, конечно, представил, как ему темно и безнадежно стало. Обычно я обнаруживал тараканов в графине с питьевой водой – у графина не было пробки, а насекомые хотели пить. Я выливал их в умывальник и открывал кран. Тараканы стойко боролись, но струя смывала их. И мне было как-то совестно за то, что выпускаю тараканов в одиночное плавание. Но я ничего не мог поделать. Очевидно, до меня в каюте жил штурман, который держал здесь еду. На судах нельзя держать еду в шкафу или ящике стола – сразу заведутся тараканы.
– Сколько классов?
– Десять.
– Чего дальше не училась?
– Я курсы на кондитера кончила.
– А зачем плавать пошла?
– Романтика! – опять огрызнулась она. Я давно заметил, что наши уборщицы не любят, когда во время уборки на них смотришь. Они испытывают раздражение от своей работы, они не любят ее.
2
Вещий Олег был родственником Рюрика. Норманнское происхождение первого русского князя чрезвычайно раздражает наших историков. Потому некоторые считают его литовцем, а некоторые чистокровным русаком…
Гуревич пишет, что викингов привела в Исландию, затем в Гренландию, затем на Ньюфаундленд цепочка родственных убийств. (Что все-таки ведет к Ньюфаундленду меня?..)
Дочь Эйрика Рыжего не захотела отстать от отца и брата. Она тоже совершила плавание из Гренландии в Америку. Ее звали Фрейдис. И командовала она двумя кораблями.
Как и прежние попытки колонизации Ньюфаундленда, попытка Фрейдис не удалась по одной простой причине – колонизаторы (уже на земле) ссорились, дрались и царапались из-за немногих женщин. Фрейдис это надоело. Она вспомнила своих убийц-предков и навела порядок: убила двоих главных помощников. Но это не помогло. Тогда Фрейдис убила немногочисленных женщин.
Порядок настал, но настала и скука.
Колонисты сели на корабль и уплыли обратно – в Гренландию…
Тут я, конечно, художественно представил древних викингов-переселенцев, как они приплыли к незнакомой земле…
Белые вершины гор, глубокие и узкие ущелья, в которых белели водопады, и равнины, зеленеющие травой…
Они все плыли и плыли вдоль берегов, испытывая сложные чувства раздвоенности, растроенности или даже расчетверенности. Им все казалось, что за следующим мысом земля будет прекраснее.
Киты пускали фонтаны, резвились дельфины. Торжественно мерцали обломки айсбергов.
И наконец кормчий велел бросить за борт деревянный обрубок с изображением их дикого языческого божества.
