– У вас украли что-нибудь?
Мы судорожно рванули по карманам. Пропаж не было.
– А это? – спросил человек в штатском и показал «Молодцы!». – Вы это подарили?
– Да.
– А я думал, они украли!
Он козырнул нам двумя пальцами и отдал плакат мальчишкам.
Мальчишки подняли «Молодцы!» над головами и помчались по улицам Кальяри.
Недавняя статья в «Правде» о Сардинии заканчивается словами: «Тема разговоров, начинающиеся перемены создают… атмосферу ожидания новой, более счастливой жизни».
Да сбудутся эти слова.
Мы уходили с Сардинии на Керчь.
Был чудесный день. Четко рисовались на безмятежно синем небе пики и уступы Безумных гор.
В Арбатаксе оставалась целая русская осиновая роща.
С причала глядел на наш отход священник в черном одеянии. Девушки сидели на окраине мола, кидали в воду камни. И мир был во всем.
Но вот мы оттянулись на якоре, стравив швартовы почти до конца, судно встало посередине бухточки, высоко вздымаясь бортами над тихой водой, – мы уходили на Керчь пустыми, в балласте. Уже загрохотала якорная цепь. И с вест-зюйд-веста ударил шквал. Загудели и надраились втугую нейлоновые швартовы. Пулеметом защелкал флаг Итальянской Республики. Проклятия посыпались с мостика. И грозовые тучи заклубились на пиках Безумных гор.
За молы надо было выскакивать без лоцмана, его необходимо было ссадить до выхода в море – там маленький лоцманский катер не смог бы подойти к нам.
И трудность отхода в грозовом шквале быстро выбила из нас воспоминания о земле, которую мы покидали. Обычная история для моряков.
Мимо Греции
Всю ночную вахту Сицилия строила мне каверзы. Аэромаяк Коццо-Спандаро путается с маяком на островке Капо-Пассеро. И характер Коццо вообще не отмечен на карте. Дает он, очевидно, три вспышки в группе. А Капо – две. И Сиракузы оказались между нами – и радиомаяком Аугуста. Когда радиоволна переходит с воды на сушу и опять на воду, то направление ее сильно изменяется. Камни, исхоженные старцем Архимедом, мешали определиться. Карта пестрела квадратами полигонов для подводных лодок. В голове вертелось школьное:
Тело, впернутое в воду,
Выпирает на свободу
С силой выпертой воды
Телом, впернутым туды.
Между подводными лодками скользили в глубинах сирены. Здесь была их родина – у сицилийского мыса Пелор, или Капреи.
Есть много вариантов происхождения рыбьих хвостов у сирен. Мне больше всего нравится тот, в котором говорится, что Афродита наказала сирен хвостами за их безнравственное желание остаться девами…
Дождь лил проливной. И Стародубцева не было на привычном месте у штурвала. Он член ревизионной комиссии и вместо вахты снимал натурные остатки в артелке. И радар давал какие-то немыслимые дистанции до берега.
Надежда была на Мальту. Никогда еще не видел острова, который был бы так вдребезги, сплошь весь утыкан крестами – значками церквей, храмов, часовен и соборов.
Впереди Ионическое море, Пелопоннес, Крит.
Остров есть Крит посреди виноцветного моря прекрасный,
Тучный, отвсюду объятый водами, людьми изобильный.
Заглянул в рубку старпом, с которым мы когда-то в Лондоне так удачно ездили за фуражками. У него неприятность. Чтобы увеличить ход, посадить глубже корму, притопить винт, он накачал пожарными шлангами в четвертый трюм забортной воды. А паел – настил из досок на дне трюма – всплыл. Доски вместе с грязной водой бултыхаются в трюме. Воду надо откачивать, настил сколачивать и сажать на место. Но доски набухли, не лезут на места. До Керчи осталось всего несколько суток. Там сразу должна начаться погрузка. И чиф потерял юмор.
– Критиотам иногда по ночам кажется, – сказал я расстроенному чифу, – что их остров плывет. И они даже зажигают отличительные огни. Видишь, на мысу Ставрос – правый отличительный, на Литиноме – левый…
– Я знал одного парня вроде тебя, – сказал чиф. – Но он рехнулся у Нордкапа. Штормовал там четыре дня. Глаза у него были точно как у тебя сейчас… Потом я его встретил на площади Льва Толстого в Ленинграде. Он был весь в бинтах. Оказалось – упал с велосипеда…
И, еще раз внимательно вглядевшись в меня, он ушел в трюм забивать гвозди в паел.
С левого борта за влажной ночной тьмой спала Франциска, повзрослевшая на четыре года. Она, конечно, давно забыла о нашей встрече. Могла ли она предположить, что я все еще помню свои сомнения о том, позволительно ли сказать про девушку, пробудившую нежное и тревожное любопытство, что она голенастая девушка? Или слово «голенастая» несовместимо с нежным и тревожным любопытством, с обликом девушки, которая может нравиться с первого взгляда? А я вот помню ее синее платье горничной, улыбку – сверкнет зубами, глянет прямо в глаза и потупится…
У нас с Франциской наклевывался мимолетный дорожный роман. А я и хотел и боялся его. И все думал: «Как бы чего не вышло…» И действительно ничего не вышло.
«Как-то парень с девушкой поспорил», – пела мне Франциска, а под бортом старика «Челюскинца» хлюпали волны, и я для порядка поругивал рулевого и смотрел вперед, как положено вахтенному штурману, а впереди всходила Венера над Средиземным морем. «Что вдвоем они переночуют без объятий и без поцелуев», – пела Франциска старинную хорватскую песню и смеялась, придерживая от встречного ветра короткую юбочку. «Юноша тогда коня в заклад поставил, а она монисто золотое. Вот когда случилась полночь, говорит тихонько парню девка: „Повернись, перевернись разочек! Что лежишь, как истукан, на сене? Иль тебе коня, быть может, жалко? Мне не жаль мониста золотого!“»
Песенка была эпиграфом и эпилогом нашей встречи.
Спокойной ночи, Франциска! Раньше я думал, что лучшее лекарство от душевной слабости – дорога. Теперь я все больше и больше сомневаюсь в этом.
Уже перед концом вахты повстречалось судно «на стопе» с двумя красными огнями. Расходились близко. Я разобрал в бинокль подсвеченную прожектором нашу эмблему на трубе. И два вертикальных красных – «не могу управляться». Включил радиотелефон:
– Встречное судно! Я советский теплоход «Челюскинец»!
– Я вас слушаю, я танкер «Каховка»!
– Что случилось, родная винтовка? Чего стоите?
– Ремонтник в машине.
– Куда идете?
– Далеко. В Антарктиду. Керосин везем китобоям.
– Помочь ничего не надо?
– Нет, спасибо. Сами помаленьку.
– Счастливого плавания!
– Счастливого плавания!
Днем прошли Наварин – тихую, укрытую от ветра и волн бухту, пустынную, заброшенную. В 1827 году здесь сражались капитан первого ранга Лазарев, лейтенант Нахимов, мичман Корнилов, гардемарин Истомин. Они участвовали в разгроме турецко-египетского флота, защищая наших греческих братьев от ига. До чего все в этом мире течет и меняется…
