– Стармех на борту?
– Нет. С капитаном ушел. Тимофеич Галину Петровну развлекает. Я вас попрошу меня туда отконвоировать, – сказал Саныч.
Старпом сидел за капитанским столом в капитанском кресле и угощался вареньем. Галина Петровна гадала ему на картах.
Кстати, мне она тоже гадала. Очень профессионально она это делает.
– Арнольд Тимофеевич, какой удельный вес палубного груза вы считали? – спросил Саныч с места в карьер, потом спохватился и попросил у Галины Петровны извинения за вторжение.
– Какой был, такой и считал, – не без капитанской надменности сказал Арнольд Тимофеевич. – Сосновый.
– В караван идет лиственница.
– Тем лучше, – сказал старпом. – Чем легче наверху, тем и лучше.
– Лиственница – одно из самых тяжелых деревьев Сибири, – сказал Саныч, сохраняя спокойствие. – Она намного тяжелее сосны.
– Галина Петровна, вы разрешите, мы присядем, – сказал я, поняв, что разговор не получится коротким. Сам я в него встревать не собирался, ибо мой опыт работы с лесным грузом маленький. За жизнь сделал рейс с досками из Ленинграда на Гданьск и Лондон и с осиновыми балансами – на Арбатакс. Из северных портов возить лес не приходилось, а здесь много специфики. И хотя всю стоянку в Игарке я присматривался, изучал документацию и пособия, но одно дело – бумаги, а другое – опыт.
– Я лучше уйду, чтоб вам не мешать, – сказала Галина Петровна со вздохом. Ей хотелось гадать дальше.
– Какая ерунда! – воскликнул старпом. – Как лиственница может быть тяжелее сосны, если она лиственничная, то есть без смолы!
– Арнольд Тимофеевич, у лиственницы и смола и иголки, – объяснил Саныч. – Она практически не гниет, потому дороже сосны и ели; до революции в России лиственницу запрещено было употреблять в дело частным лицам, она предназначалась только для казенных надобностей, по корабельным сооружениям, между прочим. Нужно немедленно остановить…
– Не учите меня, – сказал Арнольд Тимофеевич. – Придет Фома Фомич, и разберемся.
– Нужно остановить лиственницу, болван вы нечесаный, немедленно! -сказал Дмитрий Александрович.
– За такие оскорбления… при исполнении мною… вы по суду ответите! – тоненько взвизгнул старпом.
– Не пугайте меня, Арнольд Тимофеевич, – сказал Саныч. – Я прошел огонь, воду и сито. Из меня давно получился такой пирог, что, пока я горячий, лучше и быть не может, но зато в холодном виде я черств, как камень, и вам никакими силами не разгрызть меня, уж будьте уверены! Немедленно прикажите в машину, чтобы отключили ток со всех лебедок! Динамо у нас перегорело. В дым перегорело. Ясно вам?
– Как перегорело? – ошалело спросил Тимофеич.
Предложен был гениальный ход.
Мы грузились своими лебедками, ибо «судно в порту выгрузки и погрузки предоставляет фрахтователю и отправителю груза в свободное и бесплатное пользование свои лебедки, которые должны быть в хорошем рабочем состоянии, и свою энергию в достаточном количестве для того, чтобы можно было работать одновременно на всех лебедках днем и ночью».
Чтобы остановить поток лиственницы, текущей нам на палубу, и спокойно разобраться с портом, заменить лиственницу на более легкий груз, но без официальной и скандальной остановки работ, Саныч предлагал симулировать поломку дизель-динамо.
– Ничего у нас не перегорало! – сказал старпом.
И хотя Галина Петровна давно скрылась в спальной каюте, мой выдержанный напарник перешел на английский язык, чтобы высказать Арнольду Тимофеевичу свои о нем соображения.
Саныч прочитал полное собрание сочинений Джозефа Конрада в подлиннике, чем вызывает у меня нездоровую зависть, ибо я читал только какой-то жалкий двухтомник, напечатанный у нас лет пятнадцать назад.
Старпом разбирался в английском на моем уровне, но и он и я кое-что уловили из тех слов, которыми свободно оперировал Саныч. Во всяком случае, «фул», «олд дог», «ривоултинг мен» – «дурак», «старая собака», «отвратительный человек» – это мы поняли. Я еще, кажется, уловил «рикити» – «рахитик». Остальные «рибэлдс» – непристойности – зря обрушились в атмосферу.
Закончил монолог Саныч на русском:
– Итак, у нас перегорело динамо, стармеха нет на борту, механики не могут запустить второе динамо. Надо тянуть Тома Кокса, пока не подтащат другой товар. Все ясно?
И Тимофеич наконец усек, в чем дело, и сам направился в машину вульгарно сокрушать наши дизель-динамо.
Фома Фомич к вопросу погрузки подошел, как часто у него бывает, с совершенно неожиданной стороны.
– Тут, значить, накладка не так, значить, судна, как грузоотправителя, «Экспортлеса» и здешней лесобиржи – или, как там, ихнего комбината. Тимофеич, значить, протабанил, но мы под это дело еще кубов на двести меньше грузика возьмем. Оно нам и спокойнее будет, а бумажку-то из всех ихних представителей выбьем замечательную, они еще какую неустойку пароходству заплатят – вот и все серые волки будут сыты. Как, Викторыч, я рассудил?
– Замечательно вы рассудили, – сказал я.
Ну какой был резон объяснять ему, что еще тысячи и тысячи полетят в атмосферу из кармана нашего родного социалистического государства?
И Фомич с ходу очередную бумажку очень толково сочинил и отправил с ней на берег… опять грузового помощника!
– Пущай, значить, администрировать учится, если в капитаны рвется, -объяснил Фомич мне. – Я ему цельный портфель мадеры дал. Если и с таким газом его вокруг пальца обведут, то… – и здесь Фомич сделал своим указательным пальцем такие быстрые угрожающие качания в воздухе, что пальца и не видать стало, как спиц у велосипедного колеса на полном ходу…
Тимофеич продолжал руководить погрузкой, сияя именинником.
Лиственницу порт остановил. В караван шла сосна. Но когда караван достиг полутора метров, судно вульгарно и неожиданно скренилось на правый борт до четырех градусов.
Выровнять крен грузом не удавалось. Наоборот, «Державино», подумав, на манер Фомича, некоторое время, перевалилось на левый борт на пять градусов.
Когда при погрузке леса судно кренится, это действует на нервы. И не только на капитанские, но и экипажа, хотя ничего сверхособенного здесь нет. Ведь это мы на бумаге считаем: «Удельный вес сосны 0,6 тонны куб». А на деле одна партия леса идет с одной влажностью и весит 0,5 тонны; другая сосна распилена на тонкие доски, третья – на толстые: промежутки в пакетах между досками, конечно, разные, значит, и весят они разное и т. д.
Потому одним из основных законов при работе с лесом является закон о глухой задрайке всех иллюминаторов ниже главной палубы (а лучше и в надстройке их держать задраенными). Чтобы, если судно скренит, вода не пошла в иллюминаторы. Но у нас тут получился неприятный нюанс, связанный опять-таки с гальюнами. Ну что поделаешь – все про гальюны да про гальюны приходится рассказывать! Про восходы и закаты – мало, а про гальюны – чуть не на каждой странице. Правда, я вас уже где-то предупреждал, что моряк чаще слушает не «голос моря» и видит не «зеленый луч на небосводе», а вещи более земные и приземленные.
