— Таковы, — говаривал мистер Эймз, — трудности, с которыми сталкивается добросовестный комментатор.
По другому вопросу, касательно происхождения имени святого, он с болью душевной обнаружил на страницах отца Капоччио альтернативное предположение, о коем смотри ниже. Предположение это стоило ему многих бессонных ночей. Впрочем, обо всём, что касалось климата Непенте, его населения, производимых на нём продуктов, здешних минералов, водных источников, рыболовства, торговли, фольклора, этнологии — обо всём этом он собрал множество свежих сведений. На столе его скопились целые груды необычайно интересных заметок.
Да, но когда же будут опубликованы все эти материалы?
Мистер Эймз не имел о том ни малейшего представления. Он преспокойнейшим образом продолжал накапливать их, накапливать и накапливать. Рано или поздно, глядишь, и подвернётся какой-нибудь случай. Всякий, кто обладал хоть малейшими притязаниями на учёность, интересовался его работой; многие из друзей предлагали ему денежную помощь в публикации книги, которая вряд ли могла стать для издателя источником дохода; богатый и доброжелательный мистер Кит, в частности, ругательски ругался, жалуясь и очень искренне, что ему не позволяют помочь даже какой-нибудь сотней фунтов или двумя. Бывали дни, когда мистер Эймз по всей видимости поддавался на уговоры; дни, когда он распускал паруса фантазии, позволял ей разгуляться, и улыбался, воображая благородный том — золотую латынь монсиньора Перрелли, обогащённую его, Эймза, двадцатипятилетним кропотливым трудом; дни, когда он заходил так далеко, что начинал обсуждать будущий издательский договор, переплёт и фотогравюры, поля и бумагу. Всё, разумеется, должно быть достойного качества — не претенциозным, но изысканным. Ах, да! Книгу такого рода лучше всего поместить в особый футляр…
Затем он вдруг заявлял, что шутит — шутит, не более.
И перед собеседником вновь возникал и утверждался в законных правах подлинный мистер Эймз. Он съёживался при одной лишь мысли об издании, закрывался, будто цветок в холодную ночь. Он не собирается принимать на себя никаких обязательств перед кем бы то ни было. Он сохранит личную независимость, даже если ради неё придётся пожертвовать целью всей его жизни. Ни у кого не одалживаться! Эти слова звенели в ушах мистера Эймза. Слова его отца. Ни у кого не одалживаться! Вот определение джентльмена, данное джентльменом — и от души одобряемое всеми прочими джентльменами, во всяком случае теми, кои придерживаются одних с мистером Эймзом-младшим взглядов.
Поскольку в наши дни джентльмены довольно редки, нам следует проникнуться благодарностью к кроталофобам за то, что они пожрали Святого Додекануса, открыв тем самым, via
[10]
«Древности» монсиньора Перрелли, путь для светлой личности мистера Эймза — пусть даже это и не входило в исходные их намерения.
ГЛАВА IV
Назавтра, ровно в четыре утра, состоялось землетрясение.
Иностранцы, непривычные к особенностям непентинской жизни, в одних пижамах повыскакивали из домов, спасаясь от падавших на головы обломков. Американская дама, поселившаяся в том же высшего разряда отеле, что и мистер Мулен, выпрыгнула из расположенной на третьем этаже спальни прямо во внутренний дворик и едва не ушибла лодыжку.
Тревога оказалась ложной. Внезапный удар сразу всех городских колоколов купно с залпом двухсот мортир и одновременным буханьем гигантской пушки, той самой повсеместно прославленной пушки, чьи фокусы стоили во времена Доброго Герцога жизни сотням приставленных к ней канониров, всё это вполне могло сойти за перворазрядное землетрясение — по крайности в том, что касается грома и содрогания. Остров качнулся на скальном своём основании. То был сигнал к началу праздника в честь Святого Покровителя.
Спать в таком грохоте — вещь невозможная. Даже смертельно усталый мистер Херд пробудился и открыл глаза.
— Что-то тут происходит, — сказал он: замечание, которое ему предстояло ещё не раз повторить впоследствии.
Епископ оглядел комнату. Это определённо не гостиничный номер. И ещё не стряхнув дремоты, он начал кое-что вспоминать. Он вспомнил приятный сюрприз, поднесённый ему вчера вечером, — Герцогине пришла на ум маленькая вилла, снятая ею для подруги и освобождённая подругой раньше, чем ожидалось. Меблированная, безупречно чистая, состоящая под присмотром местной женщины, умелой кухарки. Герцогиня настояла, чтобы он поселился на этой вилле.
— Там гораздо приятней, чем в унылом гостиничном номере! Покажите епископу, что там и как, ладно, Денис?
Направляясь вдвоём к вилле, они догнали ещё одного недавнего обитателя Непенте, мистера Эдгара Мартена. Мистер Мартен был всклокоченным, стеснённым в средствах молодым евреем, не отличавшимся разборчивостью вкуса и питавшим страсть к минералогии. Некий университет снабдил его деньгами для проведения кое-каких исследований на Непенте, прославленном разнообразием скальных пород. Замечательной пробивной силы человек, подумал мистер Херд. Разговор мистера Мартена был несколько бессвязен, но Денис с восторгом выслушивал его невразумительные замечания о разломах и тому подобном и смотрел, как он тычет тростью в грубую стену, пытаясь выломать камень, показавшийся ему любопытным.
— Так вы что же, авгита
{20} от амфибола
{21} не можете отличить? — по ходу разговора осведомился мистер Мартен. — Нет, серьёзно? Лопни мои глаза! Сколько, вы сказали, вам лет?
— Девятнадцать.
— И чем же вы занимались, Фиппс, последние девятнадцать лет?
— В моём возрасте невозможно знать всё.
— Согласен. Но, полагаю, хоть такую-то малость вы могли бы усвоить. Зайдите ко мне в четверг поутру. Я посмотрю, чем вам можно помочь.
Мистеру Херду молодой учёный, пожалуй, даже понравился. Вот кто знал, что ему требуется: ему требовались камни. Лучший среди ему подобных — положение, всегда казавшееся епископу привлекательным. Приятные юноши, и тот, и другой. И такие разные!
Что касается Дениса — о Денисе он определённого мнения составить не смог. Прежде всего, от юноши веяло специфическим университетским душком, избавиться от которого зачастую не удаётся даже ценою пожизненных героических усилий. Кроме того, он что-то такое говорил о Флоренции, о Чинквеченто
{22} и о Джакопо Беллини
{23}. Будучи человеком практическим, епископ не видел особой ценности ни в Джакопо Беллини, ни в людях, о нём рассуждающих. Тем не менее, помогая епископу распаковываться и раскладывать вещи, Денис обронил фразу, поразившую мистера Херда.
— Если взглянуть на Непенте, как на живописное полотно, — заметил он, — замечаешь, что он, пожалуй, несколько перегружен деталями.
Несколько перегружен деталями…
Истинно так, думал епископ тем вечером, в одиночестве сидя у окна и глядя на море, в которое только что ушла на покой молодая луна. Перегружен! Непрестанно движущаяся, словно гонимая приливом людская толпа поплыла перед его усталыми глазами. Ощущение нереальности, охватившее его при первом взгляде на остров, всё ещё сохранялось; и южный ветер, вне всяких сомнений, поддерживал эту иллюзию. Он вспомнил о достатке и добродушии местных жителей, они произвели на него немалое впечатление. Ему здесь нравилось. Он уже ощущал себя словно попавшим домой и даже поздоровевшим. Но едва он пытался извлечь из памяти сколько-нибудь определённое впечатление от этих мест и людей, образы их становились расплывчаты; улыбчивый священник, Герцогиня, мистер Кит — они походили на персонажей из сна; они сливались с африканскими воспоминаниями; с обликами пассажиров корабля, на котором он плыл из Занзибара; они смешивались с представлениями о его будущей жизни в Англии — с представлениями о кузине, живущей здесь, на Непенте. И силы покидали мистера Херда.
