Есть же у человека обязательства перед самим собой, n'est-ce pas?
Определённо есть.
Всё это ясно, как Божий день. И мистер Херд решил, что достаточно возился с Муленом, — на земле и без него так много интересного. Ничтожный маленький эпизод! Он решил, что его следует отнести к разряду незначительных событий. Хорошо, что эта история осталась на втором, так сказать, плане его непентинских впечатлений. Там ей и место. И всё-таки странно, что наиболее уважаемая на острове женщина должна была оказаться убийцей.
«Подумать только! — размышлял он. — До чего же всё странно. Я как-то эти вещи никогда под таким углом не рассматривал. Это показывает, насколько следует быть осторожным… К тому же ещё моя родственница. Гм. Кое-кто, если бы прознал об этой истории, назвал бы её компрометирующей. Ну и ладно, а я вот начинаю думать, что она, пожалуй, делает честь нашей семье. Побольше бы таких женщин. Всем матерям следует быть тигрицами.»
— Вы не замечаете, граф, что воздух сегодня как будто искрится? Что в нём появилось нечто прозрачное, освежающее?
— Как не заметить, — откликнулся граф. — Я даже могу назвать вам причину. Сирокко на время стих. Ветер сменился на северный. От этого всё вокруг выглядит ярче. И человек начинает видеть вещи в истинном свете, не правда ли?
— В точности то, что я чувствую, — сказал мистер Херд.
ГЛАВА L
Состоявшаяся тем же вечером пирушка могла выродиться в подобие оргии, если бы не умелое вмешательство Дениса, решившего не позволить Киту разыгрывать дурака. Пирушка происходила в самой известной из непентинских пещер — в таверне Луизеллы, посвящённой, в силу сложившейся практики, служению Бахусу и Венере.
Наземную часть таверны образовывали два-три обеденных зальца. Пройдя через первое из них, посетитель спускался по скользким ступеням туда, где некогда находился душный подземный склеп, высеченный в податливой сухой пемзе и традиционно используемый для хранения бочек и прочего имущества. С течением времени бочек скапливалось всё больше и пещера всё глубже и глубже уходила в земные недра. Казалось, не существовало причин, по которым разрастание её должно было когда-либо прекратиться, но однажды в лица потным каменотёсам ударил порыв холодного ветра, насыщенного морской влагой. Они знали, что это означало. Это означало, что они наткнулись на одну из загадочных и опасных расселин, уходивших в неведомые глубины, лишь иногда открываясь в солнечный мир где-нибудь на уровне воды, четырьмя сотнями футов ниже. Было сочтено разумным дальше не продвигаться. Уходящие вглубь земную трещины имели свойство без предупреждения разъезжаться от первоначальных нескольких дюймов до зияющих бездн шириною в несколько сот футов. Пещера приобрела окончательные размеры. По чести говоря, она и так была достаточно велика.
Вот на этом продувающем пещеру воздушном потоке четвёрка осиротелых девиц — Луизелла с тремя её сёстрами — и нажили целое состояние. После того, как отсюда убрали бочки и прочий хлам, пещера обратилась в прохладную ночную таверну, а естественные своды её, предварительно побелённые, некий мастер украсил волнующими изображениями кармазиновых рыб, плывущих по лазурным волнам, наваленных грудами бокастых тыкв, райских птиц со струистым золотым оперением, коз, пасущихся средь голубых лилий, коней, скачущих по изумрудным горам, и деревьев, усыпанных цветами и плодами, каких ни один смертный, верно, не пробовал. Лучшего места для попойки не отыскать.
К тому же, девушки умели стряпать. Их вкуснейшее тушёное мясо, овощные супы и разнообразные fritturas
[75]
славились повсеместно. Все в один голос твердили, что более аппетитного майонеза, коим приправляется холодная рыба и лангусты, не умеет готовить никто. Аромат этого удивительного соуса долго витал над тарелкой, и в какие бы дальние страны вы ни заехали, он призрачно маячил в ваших воспоминаниях, подобно отсвету счастливой любви. Да и сами девушки были славные, хорошо воспитанные, лёгкие на ласку и никогда одна к другой не ревновавшие. «Это дело семейное», — так они обыкновенно говорили.
— Ну так прав я или не прав? — спросил мистер Кит, чья велеречивость таяла с каждой новой бутылкой его собственного вина, специально доставленного сюда для украшения стола.
Высокочтимый вице-президент Клуба мистер Ричардс также успел здорово накачаться, однако способность произнести что-либо идущее к случаю его не покидала никогда. Сказывался имевшийся у него юридический опыт. Преуспевавший некогда поверенный, он лишился права практиковать вследствие одной глупой, неудачно сложившейся истории с опекунством, и после того пошёл по кривой дорожке, только одному ему и известной: собственно, потому он и жил на Непенте. Мистер Ричардс ответил:
— Это, дорогой мой сэр, целиком зависит от того, что именно вы утверждаете.
— Чем старше становлюсь, — заметил мистер ван Коппен, — тем более проникаюсь мыслью, что всё вообще зависит от того, что человек утверждает. Прочее происходит само собой.
— В жизни не слышал более верного замечания, — сказал Кит, — даже от вас! Достаточно лишь утвердить основы и дело в шляпе. Вы не согласны, епископ? Вот перед нами то, что мы называем потрескавшимся глиняным блюдом. Пока я не заявлю, что это блюдо, оно и не будет блюдом. Можете назвать его как угодно — оно с вами спорить не станет. Но нам нет нужды углубляться в этот спор. Говоря лишь о себе, я утверждаю, что мне сегодня так хорошо, как пчёлке на розе.
Вице-президент отметил:
— Все мы знаем, о чём свидетельствует возникновение у мистера Кита потребности в уподоблениях, связанных с садоводством. В точности о том же, что и моя потребность в юридических уподоблениях. Джентльмены! В ближайшие полчаса или около того я предполагаю полностью перейти на язык закона.
— Вы обещали рассказать мне историю, связанную с вашими японскими вьюнками, — сказал мистер Херд.
— Мне тоже, — прибавил Денис.
— Обещал. Было дело. И расскажу. Но позвольте мне задать вам следующий вопрос: приходилось ли вам когда-либо слышать о трезвеннике, прославленном добротою сердечной или достигшем выдающегося положения в какой-либо профессии? Я был бы рад узнать его имя. Несчастные люди! Не потому, что они пьют только воду, но потому что состояние разума, вынуждающее их страшиться вина, не благоприятствует зарождению сколько-нибудь плодотворной мысли. «А когда напьются». Мне нравится эта фраза. «А когда напьются». Я склоняюсь к мысли, что это одно из тех мест, где арамейский текст остался неискажённым. А вы что скажете, Херд?
— Более чем вероятно, — ответил епископ. — И заметьте, вода обратилась в вино, а не в какао или лимонад. Что влечёт за собой, если я не впадаю в заблуждение, далеко идущие выводы.
— Я перечитывал недавно письма Сенеки
{166}. Это был приверженец какао, притворившийся древним римлянином. Препротивный ханжа! Людям следовало бы читать Сенеку вместо того, чтобы о нём рассуждать.
