На сцене начали появляться повозки. Первой прикатила та, которую нанял дон Франческо. Выбравшись из неё, он пронёсся по «пьяцца», словно влекомая ветром шхуна. Впрочем, произнесённая им речь, обыкновенно пространная и цветистая, как то и подобало его особе и ремеслу, отличалась на этот раз тацитовой краткостью
{8}.
— Прибыл какой-то странный тип, Герцогиня, — сообщил он. — Называет себя епископом страны Бим-Бам-Бом, но внешне — ни дать ни взять промотавшийся брачный агент. Такой тощий! Такой жёлтый! Лицо всё в морщинах. Вид человека, всю жизнь предававшегося пороку. Возможно, он помешанный. Во всяком случае, приглядывайте за вашим бумажником, мистер Денис. Он будет здесь с минуты на минуту.
— Всё правильно, — сказал молодой человек. — Епископ Бампопо. О нём писали в «Нью-Йорк Геральд». Приплыл на «Мозамбике». Там, правда, не говорилось, что он посетит остров. Интересно, что ему здесь понадобилось?
Дон Франческо пришёл в ужас.
— Нет, правда? — спросил он. — Епископ, и такой жёлтый?
И добавил:
— Он, должно быть, счёл меня грубияном.
— Грубияна из вас не получится, даже если вы постараетесь, — произнесла Герцогиня, игриво шлёпнув его веером.
Ей не терпелось первой познакомиться с новым львом местного общества. Но, боясь совершить faux pas,
[3]
она сказала:
— Ступайте, поговорите с ним, Денис. Выясните, он ли это — я хочу сказать, тот ли, о ком вы читали в газете. Потом вернётесь и всё мне расскажете.
— Боже милостивый, Герцогиня, даже не просите меня об этом! Не могу же я приставать к епископу. Тем более африканскому. И уж во всяком случае не к тому, на котором нет этого их фартука.
— Будьте мужчиной, Денис. Он не укусит такого красивого мальчика.
— Какие приятные комплименты отпускает вам леди, — заметил дон Франческо.
— Она их всегда отпускает, если ей от меня что-нибудь нужно, — рассмеялся молодой человек. — Я на острове недавно, но в характере Герцогини уже разобрался! Поговорите с ним сами, дон Франческо. Это наверняка тот самый. Оттуда все возвращаются жёлтыми. Некоторые даже зелёными.
Добродушный священник перехватил направлявшегося к гостинице мистера Херда и официально представил его Герцогине. Герцогиня повела себя по отношению к этому суровому мужчине с усталым лицом более чем снисходительно, — она повела себя благосклонно. Она задала ему множество вежливых вопросов и указала множество небезынтересных мест и лиц; да и дон Франческо, как обнаружил мистер Херд, непостижимым образом оправился от постигшей его на пароходе хандры.
— А живу я вон там, — сказала Герцогиня, указав на обширное, сурового вида строение, стены которого явно не знали побелки в течение многих лет. — В старом заброшенном монастыре, построенном Добрым Герцогом Альфредом. Я не ошиблась, Денис?
— Право же, ничего не могу вам сказать, Герцогиня. Никогда об этом джентльмене не слышал.
— Добрый Герцог был отъявленным негодяем, — сообщил дон Франческо.
— Ах, зачем вы так говорите! Вспомните, сколько хорошего он сделал для острова. Вспомните хоть о церковном фризе! У меня целые акры комнат, которые не обойдёшь и за несколько дней, — продолжала она, обращаясь к епископу. — Я там совсем одна! Совершенная отшельница. Вы, может быть, выкроите сегодня время, чтобы выпить со мной чашку чаю?
— Не такая уж вы и отшельница, — вставил Денис.
— Чай у Герцогини незабываемый, не чай, а почти откровение, — тоном знатока сказал дон Франческо. — Мне доводилось пробовать этот напиток в разных уголках света, однако нигде и никому не удавалось придать чаепитию подобного очарования. У неё настоящий талант. Вы будете потчевать нас чаем в раю, дорогая леди. Что касается завтрака, мистер Херд, то позвольте вам доверительным образом сообщить, что у моего друга мистера Кита, с которым вы рано или поздно познакомитесь, совершенно восхитительный повар. Блюда, которого он не способен приготовить, не стоит и пробовать.
— Какая прелесть, — ответил слегка смущённый епископ и добавил со смехом: — А где же у вас обедают?
— Я вообще не обедаю. Госпожа Стейнлин устраивала одно время милые вечерние приёмы, — задумчиво и с оттенком грусти в голосе продолжал священник, — превосходные были обеды! Но теперь она повелась с русскими, и те полностью монополизировали её дом. Вон он, видите, мистер Херд? Та белая вилла у моря, на краю мыса. Весьма романтичная дама. Потому она и приобрела дом, которого никто не стал бы покупать ни за какие деньги. Такое уютное место, такое уединённое — оно очаровало её. Горько же ей пришлось пожалеть о своём выборе. Жизнь на мысу имеет свои недостатки, и она скоро их обнаружила. Дорогая моя Герцогиня, никогда не селитесь на мысу! Ужасно неудобно, вы вечно у всех на виду. Весь остров знает, чем вы занимаетесь, кто вас навещает, когда и почему… Да, я с сожалением вспоминаю о тех обедах. Ныне я вынужден довольствоваться жалким домашним ужином. Доктор запретил мне обедать. Говорит, что я чересчур растолстел.
— Ваша тучность — ваше богатство, дон Франческо, — заметил Денис.
— Я предпочёл бы не носить всё моё богатство с собой. Мистер Кит говорит, что у меня семь двойных подбородков, четыре спереди и три сзади. Уверяет, что тщательно их пересчитал. И что будто бы в настоящее время отрастает восьмой. Для человека моего аскетического склада это уже чересчур.
— Не верьте тому, что говорит мистер Кит, — сказала Герцогиня. — Эти его длинные слова и — как бы это сказать? — его ужасные взгляды, они меня так расстраивают. Нет, право.
— Я ему говорил, что он Антихрист, — заметил дон Франческо, с серьёзной миной покачивая головой. — Впрочем, поживём увидим! Его ещё нужно поймать за руку.
Герцогиня понятия не имела, кто такой Антихрист, но чувствовала, что это, должно быть, кто-то не очень хороший.
— Если бы я заподозрила мистера Кита в чём-либо подобном, я бы никогда больше не пригласила его в мой дом. Антихрист! О, стоит помянуть ангела…
Обсуждаемая особа неожиданно возникла перед ними, предводительствуя дюжиной молодых садовников, тащивших разнообразные, обёрнутые в солому растения, по-видимому, приплывшие на пароходе.
Мистер Кит был старше, чем выглядел, — на самом деле, он был неописуемо стар, хотя никто не мог заставить себя поверить в это; он хорошо сохранился благодаря тому, что подчинил свою жизнь сложной системе мер, подробности которой, как он уверял, не годятся для публикации. Впрочем, это была не более чем его манера выражаться. Он всё ужасно преувеличивал. Херувимски округлое, чисто выбритое лицо его приятно розовело, по-совиному светились под очками глаза, — без очков его никто ни разу не видел. Если бы не очки, он мог бы сойти за ухоженного младенца с рекламы мыла. Полагали, что он и спит в очках.
Судя по всему, мистер Кит проникся к епископу мгновенной симпатией.
