А всё потому, что он не умел смотреть человеку в лицо, потому что не верил не только собственной лжи, но и лжи, услышанной от других — и не только лжи, но и правде; не верил никому и ничему, оттого и ему не верили. Никто не верил ни единому его слову, а некоторые грубияны заходили совсем далеко и сообщали ему, что они о нём думают. Они называли его лжецом — наедине и прилюдно. Подобные испытания изматывают нервы, у пережившего их человека в конце концов начинают бегать глаза. Люди, хорошо с ним знакомые, не принимали на веру ни одного его слова, а знакомцы случайные говорили, что если излагаемые им факты и верны, то он всё равно мошенник и сам ничего с этим поделать не может.
И вот её не стало, не стало его хозяйки, защищавшей мистера Паркера от бесчисленных мелких невзгод, дававшей ему возможность питать к себе уважение, бывшей для него чем-то вроде опоры в обществе. Он смотрел в темноту. Где он возьмёт деньги — те же несчастные пятнадцать фунтов, к примеру? Что с ним теперь будет?
Он уже почти решил помолиться, только не мог придумать подходящих выражений, в которых можно попросить о подобной ссуде: вдруг Божество решит, что ради такой ерунды не стоит гонять с поручением ангелов. А с другой стороны попросить больше, чем ему действительно требовалось, он не решался — во всяком случае, в этом квартале, — опасаясь, что его поймают на лжи. Даже земные кредиторы и те вечно его ловили. Кроме того, в глубине души он всегда сомневался в действенности обращения к Богу с просьбами о деньгах или о чём-то ещё. Может, всё это сплошная комедия. Он с болью и сожалением вспомнил, что в нескольких случаях уже прибегал к молитве, как и к большинству иных традиционных способов. И увы, результат неизменно получался один — nil…
ГЛАВА XXIX
Слуга объявил о приходе Его Преподобия «парроко».
Героический священнослужитель, сопровождаемый двумя несущими факелы послушниками, осмелился бросить вызов падающему пеплу. Он никогда не уклонялся от выполнения долга. В это утро долг его состоял в том, чтобы переговорить с мистером Паркером касательно отсроченных похорон и иных прискорбных мирских дел. Ибо покойница не отступилась от веры своих отцов, она была рьяной католичкой — столь рьяной, что привязанность сводного брата к чуждому вероучению причиняла ей, по её словам, горчайшие муки; она много хлопотала о том, чтобы наставить его на путь истинный, привить ему правильный образ мысли. Она говорила, прибегая к излюбленным ею цветистым оборотам, что своенравное нежелание брата принять истинную веру угрызает её сердце — подразумевая, по-видимому, что оно её злит. Нередко она указывала ему, как много они, живущие в католической стране, приобрели бы общественных и иных выгод, если бы и он тоже вступил в лоно церкви. Тщетно! В таких случаях Консул с немалой сноровкой изображал несгибаемого протестанта.
Не то чтобы его особо волновало, к какой Церкви принадлежать. Но пока не подвернётся другая, стоящая выделки овчинка, он предпочитал оставаться англичанином. Он отлично понимал, что сестрину исповеднику, «парроко», страх как не терпится подорвать престиж дона Франческо, обратив кого бы то ни было в свою веру. Ему хватало ума и на то, чтобы понять — будучи переданным в объятия католицизма руками Торквемады, он, официальный представитель республики Никарагуа, весьма украсит послужной список этого священника. Да только ничей послужной список он украшать не собирался — во всяком случае задаром. Нестоящее дело. Один из великих вождей нации заметил как-то: «Каждый человек имеет свою цену». Эта фраза понравилась мистеру Паркеру; он был глубоко убеждён в её справедливости. У него тоже имелась своя цена и однажды, в пору крайних финансовых затруднений, он порадовал сестру, объявив, что готов подумать насчёт обращения. Вслед за чем назвал свою цену. Поставленное им условие не имело ничего общего с требованиями, до выполнения которых могла бы — из чувства благодарности — снизойти Церковь, даже если бы она согласилась помочь ему своим возвышенным влиянием или оказать иные мирские услуги; от его условия за милю несло коммерцией, ибо оно выражалось в фунтах, шиллингах и пенсах.
— Ну и нахал же ты, Фредди, — вот всё, что смогла сказать его сводная сестра.
— Лола, дорогая, я никому не навязываюсь — хочет, пусть берёт, не хочет, не надо, — надувшись, ответил Консул.
Встать перед одиозным выбором — брать или не брать — Его Преподобию так и не пришлось; Лоле хватило ума не сообщать ему о столь постыдном предложении.
Теперь же, пока достойный священник произносил какие-то приличествующие случаю утешительные банальности, мистер Паркер лихорадочно обдумывал, как ему начать переговоры — на этот раз настоящие. Он нуждался в пятнадцати фунтах; ладно, что касается этих денег, можно попробовать смухлевать с клубными средствами. Но самое главное, необходимо изыскать какой-то способ так улестить правительство Никарагуа, чтобы оно сохранило за ним нынешний пост. Теперь вот этот Торквемада. Какую из него можно извлечь выгоду?
— Нунций! — внезапно подумал он. Должен же в католической республике вроде Никарагуа иметься папский нунций, что бы он собою ни представлял; а если он, Консул, обратится в официальную веру этой страны, нунций, конечно, обрадуется и может быть шепнёт президенту пару слов в похвалу его поступку, а то и попросит, чтобы такого достойного слугу Церкви не сгоняли с занимаемой должности. И если президент, тоже католик, с ним согласится, тогда ему, Фредди Паркеру, будет начхать на все махинации преемника синьора Вергара.
Он решил продемонстрировать почтение к тому, что привычно называл величайшим из суеверий; обнаружить признаки скрытой приязни к Риму. Как видно, горе обострило сообразительность мистера Паркера, ибо на него вдруг снизошло вдохновение. После того, как они в очередной раз обсудили отталкивающие и печальные подробности погребения — ему надлежало произойти как только состояние неба это позволит, — мистер Паркер, указав на чернеющий за окнами наружный мир, сделал мудрое замечание.
— Надо что-то делать, — сказал он.
Его собеседник от всего сердца с ним согласился. Но затем испустил скорбный вздох. Разве извержение вулкана остановишь? Иными словами — что делать-то?
— Позвольте мне кое-что предложить, парроко. Почему бы вам прямо сейчас не устроить шествие, покаянное шествие? Когда на материке происходит извержение, они именно так и поступают. Почему бы и вам не последовать их примеру?
Это было самое тактичное и дипломатичное предложение из всех когда-либо сделанных Консулом. Нет, в самом деле — чертовски умный совет. Как гордилась бы им Лола, доведись ей услышать об этом! Проблеск вдохновения — и он сумел им воспользоваться. Эффект оказался мгновенным. Едва прозвучало слово «шествие», тонкие губы Консулова собеседника обмякли, а хорьковые глаза его приобрели нежное выражение. Он был доволен, бесконечно доволен. Консул, даром что он протестант, явственно показал, что душа у него католическая — это был добрый знак. Но тут же перед умственным взором «парроко» явились и трудности, по всей видимости неодолимые.
— Эта мысль, синьор Паркер, да ещё исходящая от вас, наполняет меня невыразимой радостью. Однако вопрос в том, удастся ли нам организовать такое шествие. Даже священнослужители, большинство из них, постараются уклониться от участия в нём. Что же до населения — кто захочет рисковать своей жизнью в разгар такого бедствия? Мы все можем задохнуться до смерти. Я не о себе говорю, я, не колеблясь, исполню приличествующую мне роль!
