При всём том, мнение сэра Герберта очень его обрадовало. Именно это ему и требовалось. Ибо мистер ван Коппен стремился помочь графу, который несомненно не принял бы от него даже цента ни под каким предлогом, — кроме покупки «Фавна». Он любил старика Каловеглиа. В старике присутствовало что-то чистое, целеустремлённое. Миллионер сознавал, что дружба с таким человеком восполняет нечто, недостающее ему как гражданину мира. Кроме того, граф трудился — то есть врал — ради достойной цели: ради приданого дочери. По одной только этой причине он заслуживал какой угодно поддержки.
Мистер ван Коппен не был женат. Зная жизнь, как он её знал, с изнаночной, корыстной стороны, он так и не смог заставить себя принять одно из нескольких сот предложений о браке, которые делались ему — вернее, его миллионам — с разной степенью завуалированности. Он любил женщин вообще, но не доверял ни одной из них в отдельности. Он полагал, что знает, к чему они стремятся. К жемчужным ожерельям и прочему в этом роде. Он был достойным американцем, с большим удовольствием дарившим жемчужные ожерелья. Но предпочитал дарить их по собственному усмотрению, желая оставаться единственным хозяином и над самим собой и над непросто доставшимися ему миллионами. Всё это не только не уничтожило, но в значительно мере вспоило благоговейное уважение, питаемое этим странным холостяком к супружеству и его результатам. Отвага и успех, какие бы обличия они ни принимали, привлекали ван Коппена — это в особенности относилось к самозабвенной опрометчивости человека, рискующего всем в столь головокружительной лотерее и порою действительно выигрывающего в ней главный приз. Таким оказался удел графа Каловеглиа. Граф женился по любви и сомневаться в успешности его брака не приходилось; результатом супружества стала дочь, которой мог бы гордиться любой отец. Мистер ван Коппен прекрасно понимал, в каком положении находится граф. Итальянцам необходимо, чтобы у невесты было приданое. Ну, так она его получит! Трата невелика — какой-нибудь оперной прелестнице достанется одним жемчужным ожерельем меньше. Есть о чём говорить! Ни одного из многих своих благодеяний он не обдумывал с более лёгким сердцем и с более искренним наслаждением. Подобные вещи позволяли ему радоваться своим миллионам.
Все детали обговорены. Через день-другой «Попрыгунья» снимется с якоря. Верный Андреа под покровом ночи доставит реликвию на борт и возвратится к графу с чеком в кармане. Сумма была значительной, настолько значительной, что граф выказал немалые колебания, прежде чем принять её. Но миллионер настоял на том, что обеим сторонам следует руководствоваться мнением сэра Герберта. Зачем же ещё, спросил он, нанимать специалиста? Сэр Герберт Стрит утверждает, что эта бронза бесценна — уникальная вещь. Поэтому его наниматель считает необходимым заплатить то, что сэр Герберт назвал «равноценной суммой, если ценность подобного произведения искусства вообще допускает выражение в денежных знаках». Что тут ещё можно сказать? Граф с присущим ему изяществом вынужден был против воли своей уступить. Для шедевра подготовили поддельную родословную (в ней доказывалось, что он происходит из Малой Азии), позволявшую обмануть бдительность итальянского правительства и свободно показывать «Локрийского фавна» американской публике, ибо сэр Герберт Стрит был скорее всего прав, предсказывая, что «Фавн» станет главной достопримечательностью основанного миллионером музея — художники и любители древностей будут стекаться со всех концов света, чтобы посмотреть на него.
И вот теперь, дорогою к яхте, мистер ван Коппен размышлял об этом чеке, переводя доллары во франки. Цифра получалась какой-то неуклюжей. Он решил округлить её, хотя бы для благообразия — ещё одна причина, чтобы отправить чек в последний момент, вместе с тщательно составленным письмом, которое успокоит щекотливые принципы графа. Иначе старик может в приступе совестливости возвратить разницу. Подобно миллионеру, граф Каловеглиа был, как то и следует, человеком отчаянно скрупулёзным — в мелочах.
Да, в положении миллионера есть своя прелесть. Собственно говоря, и в положении скульптора тоже! Ведь очевидно же, что вещица вроде «Локрийского фавна» потребовала кое-каких трудов. Кое-каких трудов она безусловно потребовала. И она их стоила — вот что самое главное. Человек, сумевший облапошить сэра Герберта Стрита, такой человек заслуживает, чтобы его поддержали. А что случится, если правда всё же выйдет наружу? Но разве он действовал не из лучших побуждений, разве он не основывался на письменной рекомендации эксперта? Ни малейшего беспокойства мистер ван Коппен не испытывал, напротив, он улыбался, думая о том, что его миллионы вкупе с мнением обладающего международной репутацией знатока позволили ему сыграть ещё один трюк с великой Республикой, бездонное легковерие которой никто пока не сумел направить на дело, более достойное, чем только что совершённое им…
ГЛАВА XXXIX
Мистер Эймз, как и было условлено, поджидал епископа.
— Так что насчёт миссис Мидоуз? — сразу начал он.
— Оказалось невидимой, ушла. Я прождал почти два часа, а потом завтракал у графа Каловеглиа. Кстати, вы не видели в последнее время Дениса?
— Нет. А что?
— Старик, похоже, тревожится за него. Он попросил меня выяснить, что с ним такое. Ван Коппен считает, что он влип в неприятности с какой-то девушкой. Но мне это кажется маловероятным. Может быть, он немного тоскует по дому, чувствует себя одиноко, так далеко уехав от матери.
Библиограф сказал:
— Мистер ван Коппен, насколько я понимаю, большой авторитет по части девушек. Что касается Дениса, я в последний раз видел его — когда же это было? Да, совсем недавно. Как раз в тот день, когда случились все эти странности, знамения. Мы с ним прогуливались вот по этой самой террасе. Может быть, он покинул остров, как этот несчастный минералог, который обещал мне — впрочем, не важно! Мне он показался тогда вполне нормальным. Возможно, немного подавленным. Да, если как следует вдуматься, немного подавленным. Но графу совершенно не о чем беспокоиться. На этом острове то и дело возникают всякие страхи и слухи.
Мистера Херда сказанное не удовлетворило.
— Как вы считаете, может Непенте довести северянина до того, что тот перестанет отвечать за свои поступки? Кит думает именно так. И как насчёт сирокко? Способен ли он до такой степени истрепать человеку нервы?
— Мои, во всяком случае, нет. Мне приходилось слышать о людях, которые вели себя как последние дураки, а после во всём винили Создателя. Очень часто! И разумеется, если человек начинает жаловаться на пустяки вроде погоды, можно с уверенностью сказать, что он рано или поздно спятит. Погода совсем не для того создана. Если подумать, много ли существует дней, о которых человек может честно сказать, что они его вполне устраивают? Человеку почти всегда либо слишком жарко, либо слишком холодно, либо слишком влажно, либо слишком сухо, либо слишком ветрено. Я никакого внимания на сирокко не обращаю. Почему же Денис должен обращать? Он, в отличие от многих, на дурака совсем не похож. И на вашем месте я бы не стал слушать Кита. Кит слишком склонен к преувеличениям.
Мистер Херд почувствовал некоторое облегчение. Какой всё-таки разумный человек, уравновешенный, твёрдо стоящий на земле. Идеальный учёный. Сирокко для него не существует. Он держится в стороне от человеческих слабостей и страстей.
