Они вошли в холодную полутемную гостиную, которую арка делила на две неравные части, и сели в углу, подальше от двери. Решетчатые окна были задрапированы бархатными гардинами. На стенах, на одинаковом расстоянии друг от друга висели бра, других светильников в гостиной не было. Три из них горели, слабо освещая меньшую половину гостиной, вторая половина за аркой была погружена во тьму, и с трудом можно было различить поблескивание зеркал и удлиненный силуэт рояля.
С минуту все четверо хранили молчание. Лео сосредоточенно курил. Мариаграция с печальным достоинством разглядывала свои лакированные ногти, Карла, нагнувшись, пыталась зажечь нижнее угловое бра, Микеле смотрел на Лео. Наконец угловое бра зажглось, Карла села, и Микеле сказал:
— Я был у секретаря Лео, и тот заморочил мне голову своей болтовней. Но суть дела вот в чем: насколько я понял, на этой неделе истекает срок закладной. Чтобы расплатиться с Мерумечи, нам придется продать виллу и самим убраться отсюда.
Мариаграция широко раскрыла глаза.
— Этот человек мелет всякую чепуху… Он поступает, как ему заблагорассудится… Я всегда говорила, что он настроен против нас.
— Этот человек сказал правду, — проронил Лео, уставившись в пол.
Все трое посмотрели на него.
— Но послушайте, Мерумечи! — молитвенно сложив руки, воскликнула Мариаграция. — Неужели вы хотите так вот взять и выгнать нас?… Продлите хотя бы срок выплаты…
— Продлевал уже дважды, — ответил Лео. — Хватит. Тем более, что виллу все равно придется продать.
— Как это, придется? — изумилась Мариаграция. Лео поднял наконец глаза и взглянул на нее.
— Поймите же! Если вы не соберете хотя бы восемьсот тысяч лир, не вижу, как вам удастся погасить долг, не продав виллу.
Мариаграция вдруг осознала, что перед нею разверзлась пропасть. Она побледнела и умоляюще посмотрела на Лео, но тот сосредоточенно разглядывал сигарету и даже не счел нужным ее приободрить.
— Это означает, — сказала Карла, — что нам предстоит оставить виллу и перебраться в небольшую, скромную квартиру?
— Совершенно верно, — подтвердил Микеле.
Снова воцарилось молчание.
Теперь Мариаграцию охватил самый настоящий ужас. До сих пор она и слышать не желала о бедняках и очень сердилась, когда о них упоминали. Она вообще не признавала, что существуют люди, жизнь которых проходит в невзгодах и тяжком труде. «Им живется много лучше, чем нам, — неизменно говорила она. — Мы — восприимчивее, тоньше и потому страдаем куда сильнее». И вот теперь ей придется смешаться с ними, пополнить ряды жалких неудачников. Подобное же чувство отвращения, страха и унижения она испытала, когда однажды очутилась в маленькой машине среди грозно орущей толпы оборванцев-забастовщиков. Еще больше, чем неизбежная нужда и лишения, ее пугала мысль о том, как к ней отнесутся и что будут говорить ее прежние знакомые, сплошь уважаемые, богатые, респектабельные люди. Это угнетало ее и жгло, как огнем. Она уже видела себя бедной, одинокой, без друзей, без развлечений: Не будет больше ни балов, ни праздников, ни светских застольных бесед при свете люстр. Ее и двух ее детей ждет полное забвение и беспросветное одиночество.
Она побледнела еще сильнее. «Я должна поговорить с Лео наедине, — думала она. — Без Карлы и без Микеле. Мои ласки убедят его, и он все поймет». Она посмотрела на Лео.
— Все-таки дайте мне отсрочку, Мерумечи, — искательно проговорила она. — А уж деньги мы как-нибудь раздобудем.
— Но как? — с легкой иронической улыбкой спросил Лео.
— Ну, возьмем ссуду в банке… — неуверенно проговорила Мариаграция.
Лео засмеялся.
— Ах, в банке! — Он наклонился к Мариаграции. — Банки, — отчеканивая каждый слог, сказал он, — не дают ссуду без надежных гарантий. Особенно теперь, когда все нуждаются в наличных. Но допустим, они согласятся. Какую гарантию вы сможете им представить, уважаемая синьора?
«На его доводы трудно что-либо возразить», — подумал про себя Микеле.
Речь шла о его судьбе, он должен был бы возмутиться, затеять спор с этим наглым типом. «Ведь для нас это вопрос жизни или смерти, мы в любую минуту рискуем оказаться нищими, буквально без гроша в кармане». Но как он ни пытался взвинтить себя, предстоящее разорение оставляло его равнодушным. Словно он видел, как тонет чужой человек, смотрел и даже пальцем не хотел пошевелить.
Совсем иначе повела себя Мариаграция.
— Вы уж дайте нам отсрочку, — твердо сказала она, выпрямившись в кресле. — Можете не сомневаться, — точно в срок получите ваши деньги, все, до последнего чентезимо.
Лео мягко улыбнулся и покачал головой.
— Я и не сомневаюсь. Но тогда зачем вам отсрочка?… Если вы найдете способ через год достать нужную сумму, то почему бы не прибегнуть к этому способу сейчас и не расплатиться сразу же?
Он наклонился к Мариаграции. В его лице было столько спокойствия и уверенности, что она испугалась. Перевела растерянный взгляд с Лео на Микеле и затем на Карлу. «Значит, моих слабых, неопытных детей ждут тяжкие лишения?» Ее захлестнула волна неудержимой материнской любви.
— Послушайте, Мерумечи, — доверительным тоном сказала она. — Вы — друг семьи… с вами я могу быть совершенно откровенной… Речь идет не обо мне, не для себя прошу я об отсрочке, я готова жить даже на чердаке. — Она воздела очи к потолку. — Богом клянусь, я не о себе думаю. Но Карла уже на выданье… Вы знаете жизнь… В тот самый день, когда мы покинем виллу и переберемся на какую-нибудь грошовую квартиру, все отвернутся от нас… Так уж люди устроены… И тогда о замужестве дочери нечего будет и мечтать.
— Ваша дочь, — с притворным участием сказал Лео, — так красива, что на нее всегда найдутся претенденты.
Он посмотрел на Карлу и незаметно ей подмигнул. Карлу переполнял гнев, она с трудом сдерживалась.
«Кто захочет на мне жениться, — хотелось ей крикнуть матери, — когда в доме хозяйничает этот человек, а ты разорилась?!» Ее оскорбляла и унижала бесцеремонность, с какой мать, которая обычно совсем не заботилась о ней, теперь, в споре с Лео, прикрывалась ею как щитом. С этим надо покончить раз и навсегда. Она отдастся Лео, и тогда уже никто не возьмет ее в жены. Она посмотрела Мариаграции прямо в лицо.
— Обо мне, мама, не волнуйся, — твердо сказала она. — Я в этой истории мало что значу, и, пожалуйста, меня в нее не впутывайте.
И тут сидевший в углу Микеле рассмеялся горько, с наигранной веселостью. Мариаграция повернулась к нему.
— Знаешь, кто первым от нас отвернется, когда мы покинем виллу?! — воскликнул он с едким сарказмом, хотя в душе оставался совершенно равнодушным. — Догадываешься?
— Право, не знаю.
— Лео, наш Лео.
Лео протестующе взмахнул рукой.
— А, вы, Мерумечи! — в сильном волнении повторила Мариаграция и пристально посмотрела на любовника, словно желая прочесть на его лице, способен ли он на подобное предательство. Внезапно глаза ее блеснули, и она сказала, грустно усмехнувшись: — Ну конечно… Наверняка… А я-то, глупая, надеялась!.. Знаешь, Карла, — добавила она, обращаясь к дочери, — Микеле прав… Первым, кто сделает вид, будто вообще незнаком с нами, будет Мерумечи. Разумеется, не забыв вначале получить свои деньги… И не пытайтесь возражать, — продолжала она со злой улыбкой, — вы не виноваты, все мужчины таковы… Могу поклясться, что вы пройдете мимо с одной из ваших милых элегантных приятельниц, даже не удостоив меня взглядом. Отвернетесь… Да, да… дорогой мой, отвернетесь… Я готова повторить это под пытками. — Она умолкла на миг. — Ведь даже Христа, — с горькой покорностью судьбе заключила она, — предали его лучшие друзья.
