Знала она и другое: попытайся она разлучить эту парочку, и Эдвард почувствует неодолимую страсть. Такой уж у него склад характера: думать, что если соблазнил женщину, то это связь на всю жизнь. Коснуться же руки друг друга значило сделать первый шаг к неотвратимому: к соблазну. А Леонора так презирала Флоренс, что предпочла бы, чтоб на ее месте была горничная. Среди них попадаются очень приличные.
И тут Леонора похолодела от внезапной страшной догадки: что, если Мейзи Мейден всерьез любит Эдварда? Тогда это новое увлечение мужа разобьет той сердце и отвечать за эту трагедию придется ей. От этой мысли она буквально помешалась. Вцепилась в мою руку, потащила меня вниз по лестнице, потом через рыцарский зал с высокими расписными колоннами, камином, — там гулко отдавался каждый звук, вплоть до шепота… Жаль только, что помешательство ее длилось недолго.
Ей бы сказать мне: «Послушайте, ваша жена потаскуха, она соблазняет моего мужа…» Это всё расставило бы по своим местам. Так ведь нет, она боялась заходить далеко — рассудок не покидал ее даже в минуту безумия. Она опасалась, что, заговорив, вынудит Эдварда и Флоренс улизнуть, а если это случится, ей его больше не видать — нечего и надеяться. Словом, она обошлась со мной по-свински.
Что же, она несчастная, страдалица — свою Церковь ставила выше интересов какого-то заезжего квакера из Филадельфии. Всё правильно, я согласен: если выбирать между мной и Церковью, так Римская церковь, конечно, важнее.
Прошла неделя после смерти Мейзи Мейден, и Леонора догадалась, что Эдвард и Флоренс стали любовниками. Она дежурила у двери в комнату Флоренс, и они с Эдвардом столкнулись в тот момент, когда он оттуда выходил. Она ничего ему не сказала, а он только хмыкнул. Но думаю, ему было не весело.
Да, удивительно, как быстро Леонора разъехалась после душевного надлома, спровоцированного Флоренс: вся жизнь, все ее надежды пошли прахом. Во-первых, она больше не надеялась на то, что Эдвард вернется, как можно, после пошлой интриги с женщиной без роду, без племени? Она никогда не позволила бы себе назвать интригой его связь с миссис Бейзил, а ведь это единственное, что у нее против него осталось, положа руку на сердце. То была связь по любви — по-своему чистая. Но эти шашни вызывали у нее отвращение и ужас — тем более что спровоцировала их Флоренс, которую она терпеть не могла. А Флоренс все говорила и говорила…
Ужаснее всего было то, что из-за Флоренс и всей этой истории Леонора сама сбилась с высокой ноты сдержанной неприступности. Похоже, Флоренс раздумывала, кому лучше признаться в связи с Эдвардом — мне или Леоноре. Ей, видите ли, не терпелось. И в конце концов она остановила свой выбор на Леоноре, иначе ей пришлось бы признаваться и в других грехах. Да я бы, наверное, и сам догадался насчет ее «сердца», насчет Джимми. И вот в один прекрасный день она пришла к Леоноре и стала ей исподволь намекать то на одно, то на другое. Наконец Леонора не выдержала и говорит:
«Вы хотите сказать мне, что вы с Эдвардом любовники? Прекрасно. Я его не держу».
На самом деле для Леоноры это было катастрофой: не сдержавшись один раз, ты уже не в силах остановиться. Она пробовала замолчать, да не тут-то было. Против воли она стала передавать через Флоренс сообщения для Эдварда: сама не могла с ним говорить. Например, она давала ему понять, что, если я каким-то образом узнаю о его интриге, ему несдобровать. А тут еще, как нарочно, оказалось, что примерно в это же время Эдвард действительно к ней растаял. Он чувствовал, что виноват он ее не достоин. Она грустила, ему хотелось утешить ее, и он ругал себя за то, что он такой предатель и ему никогда не расплатиться с ней за всё хорошее, что она для него сделала. И все эти подробности Флоренс дотошно передавала Леоноре.
Я совсем не виню Леонору за прямоту, с какой она всегда разговаривала с Флоренс: надеюсь, моей половине это пошло на пользу. А вот того, что она поддалась в конце концов мелкому желанию участвовать в пересудах, — я в самом деле не могу ей простить. Понимаете, из-за этого дали трещину ее отношения с Церковью. Она не хотела раскрывать эти секреты на исповеди — из страха, что духовники обвинят ее в том, что она меня обманывает. Мне почему-то кажется, она считала, что уж лучше быть проклятой, чем разбить мне сердце. Вот ведь как выходит. Право, ей не стоило сокрушаться.
Но раз исповедоваться не получалось, а выговориться надо было и рядом всегда оказывалась готовая посплетничать Флоренс, она начала огрызаться на ее шпильки — короткими, резкими, обезоруживающими фразами, как человек, которому нечего терять. Да, именно так — нечего терять. Что же, если пережитый в этом мире ад зачтется ей когда-нибудь в вечности и облегчит хоть немного ее участь, — не знаю, правда, существует ли на небесах система взаимозачетов, — значит, не вечно гореть Леоноре в адском пламени.
Их перебранки начинались и заканчивались одинаково. Леонора, сидя перед зеркалом, расчесывает свои роскошные волосы. Тут влетает Флоренс и сообщает, что у Эдварда появилась идея. Надо сказать, в ту пору Эдвард довольно наивно предположил, что он от природы полигамен. Даю руку на отсечение, что автором этой идеи была Флоренс. Впрочем, мало ли кому что придет в голову — я за это не несу ответственности. Но ручаюсь, что Эдварда в ту пору как никогда — во всяком случае, впервые за долгое время — влекло к Леоноре. И будь Леонора хорошим игроком и не такая стыдливая, с ее-то картами она могла бы выиграть: ну поделила бы Эдварда с Флоренс до поры до времени, а потом выкинула бы ее, как кукушонка, из семейного гнезда.
Так вот, влетает Флоренс к Леоноре с очередной «новостью». Конечно, она не объявляла ее прямо с порога, «в лоб». Это вообще не ее стиль. Она ведь и призналась в том, что стала любовницей Эдварда, только после того, как Леонора сообщила ей, что видела, как Эдвард выходил из ее комнаты в поздний час. Крыть Флоренс было нечем, и все равно она продолжала запираться: мол, с сердцем стало плохо во время ее всегдашней воспитательной беседы с Эдвардом. Флоренс ничего другого не оставалось, как держаться этой легенды: даже у нее не хватило бы наглости умолять Леонору быть с Эдвардом помягче, если бы она призналась, что они с ним любовники. Это исключено. А поговорить очень хотелось. Вот и оставалась единственная тема: восстановление дипломатических отношений между отчужденными супругами. И так каждый раз: Флоренс разливается соловьем, а Леонора, расчесывающая волосы перед зеркалом, в какой-то миг не выдерживает, опускает расческу и бросает моей жене что-то резкое вроде:
«Я не хочу испачкаться, позволив Эдварду дотронуться до меня после того, как он коснулся вас».
Флоренс вспыхивает, убегает, но проходит неделя, и она возобновляет атаку.
На других фронтах позиции Леоноры тоже слабели с каждым днем. Она пообещала Эдварду, что предоставит ему право распоряжаться собственным капиталом. И она твердо намеревалась сдержать свое слово. И сдержала бы, я уверен, хотя наверняка нашла бы способ тайно следить за его банковским счетом: даром что римская католичка. Но, на беду, она так серьезно отнеслась к тому, что Эдвард предал память бедной крошки Мейзи, что потеряла к нему всякое доверие.
