– Говорят, наши иногда обстреливают городок, – сказала молодая женщина.
– Да, слухи ходят, – сказал старик и, внимательно посмотрев на Файнхальса, спросил:
– А как вы добрались сюда?
– С того берега – я там три недели дожидался американцев.
– Прямо напротив нас?
– Нет, дальше к югу, в Гринцгайме.
– Вот как? В Гринцгайме? Там вы и переправились?
– Да, этой ночью.
– И здесь в гражданское переоделись? Файнхальс покачал головой:
– Нет, я еще там переоделся, сейчас много солдат отпускают.
Старик тихонько рассмеялся и взглянул на молодую женщину.
– Слышишь, Труда? Сейчас отпускают много солдат. Смех, да и только!
Женщины кончили чистить картофель, молодая взяла кастрюлю, подошла к водопроводному крану в углу кухни, высыпала картофель в решето, пустила воду и усталыми движениями принялась перемывать его. Старая женщина тронула Файнхальса за руку. Он обернулся.
– Многих отпускают? – переспросила она.
– Многих, – подтвердил Файнхальс, – в некоторых частях всех отпустили – с обязательством пробираться в Рур. А чего я не видал в Руре?…
Женщина у крана заплакала. Она плакала почти беззвучно, но ее худенькие плечи вздрагивали.
– И смех и слезы… – сказал старик у окна, посмотрев на Файнхальса. – Мужа ее убили… сына моего… – Он трубкой показал на женщину, которая, стоя у крана, неторопливо и тщательно перемывала картофель и плакала. – В Венгрии, – продолжал старик, – прошлой осенью…
– Летом его должны были отпустить, – сказала старая женщина, сидевшая подле Файнхальса, – несколько раз обещали отпустить, он ведь был больной, очень больной человек, но так и не отпустили. Буфетчиком он был в госпитале.
Она покачала головой и посмотрела на молодую женщину у крана. Та осторожно высыпала перемытый картофель в чистый котелок и налила в него воду. Она все еще плакала, очень тихо, почти беззвучно. Поставив котелок на плиту, она отошла в угол и взяла носовой платок из кармана висевшей там кофточки.
Файнхальс почувствовал, что лицо у него цепенеет. Он не часто вспоминал о Финке, да и то мимолетно, но сейчас он все время думал о нем и видел его гораздо отчетливей, чем тогда, на поле, когда Финк погиб у него на глазах, – он видел невероятно тяжелый чемодан, в который вдруг ударил снаряд, отлетевшая крышка со свистом пронеслась над головой, он почувствовал, как в темноте вино брызнуло ему на затылок и пролилось на землю, услышал звон разбитого стекла, и опять он удивился, до чего худ и мал этот унтер-офицер, и ощупывал его, пока рука не попала в большую кровавую рану, и он отдернул руку…
Файнхальс посмотрел на ребенка. Тонкими, белыми пальцами мальчик все так же неторопливо водил по краю выбоины в полу свой грузовик. В выбоине лежали крохотные поленья дров, и он то грузил их в кузов, то опять сгружал, то грузил, то опять сгружал. Он был тоненький и хрупкий, и движения у него были такие же усталые, как у матери, которая опять сидела возле стола, уткнув лицо в носовой платок. Файнхальс переводил взгляд с одного на другого и, терзаясь, думал: «У меня язык не повернется рассказать им такое». Он опустил голову и решил: «Потом когда-нибудь расскажу. Лучше всего старику». Теперь он не хотел об этом говорить. Хорошо, что они хоть не задумывались над тем, как Финк из тылового госпиталя угодил в Венгрию. Старуха опять дотронулась до руки Файнхальса.
– Что с вами? – тихо спросила она. – Вам плохо? Вы голодны?
– Нет, – сказал Файнхальс, – ничего, спасибо!
Но она не сводила с него участливого взгляда, и он повторил:
– Ничего, ничего, поверьте. Пожалуйста, не беспокойтесь.
– Может, выпьете стакан вина или водки? – спросил старик.
– Да, – сказал Файнхальс, – от водки не откажусь.
– Труда, – сказал старик, – поднеси гостю рюмочку!
Молодая женщина поднялась и прошла в соседнюю комнату.
– В тесноте живем, – сказала старуха, обращаясь к Файнхальсу, – только эта кухня и трактир, но, видать, скоро американцы пойдут дальше, у них здесь много танков. Тогда пленных тоже вывезут.
– А что, в доме есть пленные?
– Есть, – сказал старик, – в зале их держат, всё офицеры в больших чинах, их здесь и допрашивают. Допросят и отправляют. Даже генерал один есть. Вот, посмотрите сами!
Файнхальс подошел к окну, и старик пальцем показал ему на часовых, шагавших у ворот внутреннего двора, и на окна зала, затянутые колючей проволокой.
– Вот опять ведут кого-то на допрос.
Файнхальс сразу узнал генерала. Он выглядел лучше, в нем не было прежней скованности, крест на шее, которого так недоставало ему, теперь поблескивал под воротником мундира, генерал даже как будто улыбался про себя, спокойно и послушно шел он впереди конвоиров, наставивших на него дула автоматов. Генерал явно посвежел, с лица у него почти совсем сошла желтизна, в нем чувствовалось спокойное достоинство, это было лицо культурного, приятного человека, и мягкая улыбка красила его. Генерал вышел из внутренних ворот, ровным шагом пересек двор и поднялся по лестнице, за ним по пятам шли конвоиры.
– Генерала повели, – сказал Финк, – есть у них здесь и полковник, и майор – около тридцати человек одних только старших офицеров.
Молодая женщина вернулась с графином и рюмками. Одну рюмку она поставила на подоконник перед старым Финком, а вторую – на стол для Файнхальса. Но Файнхальс не отходил от окна. Отсюда просматривался весь второй двор, видна была и улица, пролегавшая позади дома. Там, у третьих ворот, тоже стояли двое часовых с автоматами, а напротив, на той стороне улицы, Файнхальс узнал витрину гробовщика и понял, что это улица, где была когда-то гимназия. В витрине все еще стоял черный полированный гроб с серебряным глазетом, покрытый черным сукном с тяжелыми серебряными кистями. Это, наверно, был тот же гроб, что стоял там и тринадцать лет назад, когда он еще ходил в гимназию.
– Будем здоровы! – сказал старик и поднял рюмку.
Файнхальс быстро подошел к столу, взял свою рюмку, поблагодарил молодую женщину, старику скачал: «За ваше здоровье!» – и отпил глоток. Водка была хороша.
– Как вы думаете, каким путем мне лучше домой пробраться?
– Сами понимаете, идти надо там, где нет американцев, – лучше всего через камыши, вы знаете наши камыши?
– Знаю, – сказал Файнхальс, – там, говорите, их нет?
– Да, там их нет. К нам часто ходят с той стороны женщины – за хлебом. Все больше ночью и всегда через камыши.
– Днем американцы иногда постреливают в камыши, – добавила молодая женщина.
– Да, – подтвердил старик, – днем, бывает, постреливают.
