Она произнесла это так добросердечно и мило, что на нее невозможно было рассердиться. Гостью провели в гостиную, которая произвела на фрау Глук отличное впечатление: здесь лишь чуть-чуть отдавало богемой, а фрау Бахем с улыбкой заметила: «Ну конечно же, вы — мать Корнелии».
Обе женщины несколько секунд испытующе глядели друг на друга; примечательно, что у них обеих, без всякого повода, возникло чувство некоторой враждебности. Высокая стройная белокурая дама, гордо выпрямившись, сидела напротив низенькой темноволосой женщины; вид у дамы был неприступный, но серьезное широкое лицо хозяйки с печатью боли и едва ощутимого безразличия заставило ее отбросить привычное высокомерие.
— Все же странно, — тихо сказала она, — что мы с вами сидим здесь, не будучи знакомы, хотя до женитьбы наших детей осталось всего несколько дней. Я хочу сказать, это примета времени. Или вы полагаете, что такое было бы возможно и раньше, в пору нашей молодости?
Фрау Бахем улыбнулась. Она была рада, что легкая и все же ощутимая враждебность, возникшая между ними, исчезла от этих простых слов, так не соответствовавших светскому виду дамы.
— Я прошу прощения, но мне сдается, это не совсем верно. Думаю, что почти во все времена все было возможно; вероятно, нынче кое-что по-другому, но в целом мир не меняется, он всегда колеблется между добром и злом, а мы пытаемся навести в нем порядок, как мы его понимаем. — Она устало махнула рукой и, посмотрев мимо удивленного лица гостьи за окно, на сверкающее золотом осеннее утро, вздрогнула. — Видите ли, — продолжила она тихо, — вот вы только что сказали, будто раньше ничего подобного бы не случилось, и мне пришла на память одна история, которую я могу поведать вам, ведь мы вскорости станем родственниками. У меня был брат, намного старше меня; на чужбине он женился без ведома и согласия моих родителей на девушке, которая, как тогда выражались, была низкого происхождения. И мои родители больше никогда не вспоминали о нем, его просто вычеркнули из нашей семьи, и я — конечно, страшно об этом говорить, но так оно и было, — я просто-напросто забыла всю эту историю. Я давно была замужем, родители уже умерли, и тут во время войны вдруг ко мне является совсем юный офицер, представляется моим племянником и, покраснев, просит меня быть его свидетелем на свадьбе; можете осуждать меня, но я была не в силах ему отказать. Я тут же надела пальто и шляпу и отправилась с ним. Жалкая то была свадьба, скажу я вам, церемония венчания в едва освещенной церкви скомкана, да и завтрак, который потом устроили родители невесты — хмурые и, как мне показалось, недовольные люди — в грязном привокзальном ресторанчике, тоже оказался убогим. Даже молодые не выглядели счастливыми — юная блондинка, почти ребенок, и тощий солдатик. И знаете, он погиб через три месяца, в тот самый день, когда его жена родила недоношенного младенца и скончалась вместе с ним…
Фрау Бахем все еще не смотрела на гостью и не заметила, что лицо у той изменилось — теперь оно выражало удивление, смятение и даже чуть ли не возмущение.
— Что… все это значит? — задыхаясь, спросила фрау Глук; она сама не понимала, что именно вызывал у нее этот рассказ: неприятное впечатление или же обиду. — Конечно, во время войны много чего случалось, но мы…
Фрау Бахем опять повернулась к ней:
— Осталось недолго ждать, скоро опять начнется война, может, даже через несколько недель. Знаете, у меня такое чувство, что та война вроде бы и не кончалась, а после новой войны уже не будет того, без чего мы не мыслили создание семьи: хоть каких-то гарантий безопасности.
На лице фрау Глук было полнейшее недоумение, она ничего не могла понять.
— Ваш… ваш сын дома?
Теперь удивилась уже фрау Бахем:
— Разве вы не знаете, что он в армии?
Но фрау Глук только покачала головой и молча протянула ей телеграмму:
— Вот все, что мне известно.
Фрау Бахем прочла:
— «Я выхожу замуж 1-го сентября за Кристофа Бахема». — Ниже адрес и подпись.
Из рассказа матери фрау Глук с облегчением узнала, что собой представлял Кристоф, и, несмотря на то что замужество дочери казалось ей в высшей степени несолидным и сомнительным, она улыбнулась, обрадовавшись тому, что теперь, по крайней мере, все прояснилось, да и история, рассказанная фрау Бахем, выглядела совсем в другом свете. Да, у нее стало легче на душе, теперь она хотя бы знала, какую глупость опять совершила дочь, но ей казалось, что во всем виновата сама Корнелия. Эта женщина, что сидела напротив, производила впечатление мечтательницы, ничего не понимавшей в жизни, а молодой человек, скорее всего, точная копия матушки. Все они, заключающие браки из-за странных фантазий и неясных соображений, похожи на малых детей, а ведь брак — это главное событие в жизни, и его надо как следует обдумать. Все это так, но сама-то она в свое время не слишком удачно сделала выбор, и брак ее оказался несчастливым: у Иоахима Глука за внешностью светского льва и профессора скрывалось цыганское сердце. Правда, она, слава Богу, вовремя раскусила его и уберегла родительское наследство от расточительного легкомыслия этого несостоявшегося художника, который умер от алкоголизма. Он буквально допился до смерти!
Не переставая улыбаться, она взглянула в лицо невысокой женщины, внушавшей ей симпатию почти вопреки ее желанию. Да, это так типично для мечтательных и легкомысленных людей — фрау Бахем вроде бы совсем не волнуется из-за того, что ее сын, не имеющий никаких средств к существованию, женится на актрисе, которая в конце концов из-за рождения детей будет вынуждена бросить свою профессию. Фрау Глук радовалась, что может посмеиваться над этим и в то же время оставаться холодной и трезвой. Во всяком случае, она никоим образом не считала ерундой ту стабильность в жизни, которую давали деньги.
— Но теперь мой черед готовиться к свадьбе, — сказала она наконец, — как-никак это дело матери невесты.
Но фрау Бахем только вяло отмахнулась:
— Дорогая фрау Глук, мы ничего особенного не устраиваем, просто небольшой завтрак у нас дома. Молодые желают, чтобы все было обставлено как можно проще. Они хотят сразу же уехать… Да все это и впрямь не имеет значения.
Тут она встала и представила гостье Ганса, который как раз вошел в комнату, высокий и серьезный, с выражением легкого презрения на бледном лице. Белокурая дама с радостным изумлением пожала молодому человеку руку.
— Боже мой! — воскликнула она с любезной улыбкой. — Как вы, наверное, счастливы, имея таких сыновей.
Ее глаза выражали совершенно несвойственное ей умиление, но Ганс, вежливо поклонившись, горько улыбнулся:
— Сударыня, если бы вы знали, как несчастна моя матушка из-за меня… И она права, — добавил он серьезным тоном.
Фрау Бахем залилась краской и смутилась.
— Ах, мальчик мой! — воскликнула она. — Прошу тебя…
Откровенная горечь, прозвучавшая в его словах, испугала ее, но, может быть, это была для сына единственная возможность выразить свое отношение к ней. Поэтому она подбежала к нему и сказала:
