Однако мистер Тэбрик не высказал этих своих мыслей вслух; он понимал, что словами только испугает зверя. Через несколько минут он увидел, что зверь, оглянувшись назад, легкой походкой, бесшумно, как стелется по земле дымок от костра, побежал в лес. Прошло еще две-три минуты, и он снова появился перед мистером Тэбриком, но уже в сопровождении своей лисы и детей. Мистеру Тэбрику было очень тяжело смотреть на эту картину семейного счастья, и его сердце сжалось от острого чувства ревности, вопреки всем его мудрым философствованиям. Он понял, что Сильвия выводила своих лисят на охоту и совершенно забыла о том, что он придет к ним сегодня утром. Увидев его, она даже приостановилась от удивления, и, хотя она небрежно лизнула ему руку, он чувствовал, что сегодня все ее помыслы сосредоточены отнюдь не на нем.
Вскоре она увела детей в нору, самец бесшумно исчез, и мистер Тэбрик снова оказался в полном одиночестве. Он не стал больше ее ждать и отправился домой.
Его душевное спокойствие было нарушено. То счастье, которое, как он говорил себе только накануне, он научился ценить, показалось ему лишь призраком, созданным его больным воображением.
Этот несчастный человек долго кусал себе губы, грозно хмурил брови, топал ногами, горько проклиная самого себя и называя свою жену всякими скверными словами. Он не мог себе простить того, что не позволял себе раньше думать об этом проклятом самце, а, наоборот, приучил себя любить лисят — реальное доказательство того, что его жена так гнусно ему изменила. Да, теперь в его душе царила одна ревность! Каждая мелкая деталь, накануне служившая ему новым источником счастья, обратилась сейчас в лишнюю подробность ужасного, мучительного кошмара. Мистер Тэбрик до такой степени распалил себя, что рассудок его затуманился. Черное показалось ему белым, а белое — черным, и он твердо решил перестрелять всех этих проклятых лисиц и раз навсегда покончить с тем адом, в который они его ввергли.
Он находился в таком ужасном настроении до середины ночи, испытывая невыразимые страдания, как будто сломал зуб и придавил открытый нерв. Но всему на свете наступает конец. Мистер Тэбрик, совершенно обессилев под наплывом самого мучительного из всех чувств — ревности, впал наконец в состояние тяжелого, тревожного забытья.
Через час или два непрерывная смена путаных и обрывочных видений, которые вначале нахлынули на него, прекратилась и уступила место яркому и отчетливому сну. Его жена была вместе с ним в своем прежнем, нормальном облике. Они вдвоем шли по лесу, совсем как в тот злосчастный день, когда совершилось ее ужасное превращение в лисицу. Тем не менее он все-таки заметил в ней большую перемену. На ней лежала печать тяжелого горя: она опустила глаза, ее лицо было бледным и опухло от слез; волосы в беспорядке падали на плечи; нервные, влажные руки судорожно сжимали и комкали маленький носовой платок; тело содрогалось от рыданий, и весь вид ее свидетельствовал о полном безразличии к собственной внешности. Прерывая свою исповедь частыми всхлипываниями, она пыталась признаться ему в какой-то своей вине перед ним, но он так и не разобрал ее отрывистых слов, да, впрочем, и не старался в них вникнуть, потому что совершенно отупел от собственных несчастий. Так они грустно брели и брели вперед. Он обвил рукою ее талию; она шла, повернув к нему лицо, но то и дело, охваченная отчаянием, опускала глаза.
Наконец они присели, и он сказал ей:
— Я знаю, что это не мои дети, но я не буду дурно обращаться с ними. Ты все равно моя жена. Я клянусь, что никогда не оставлю твоих детей и позабочусь об их образовании.
Тут мистер Тэбрик начал припоминать названия различных школ. Итон не годился, Хэрроу тоже, а также и Уинчестер и Рэгби…
[16]
Он не мог дать себе ясного отчета, почему эти школы не подходили для ее детей; он только сознавал, что все те заведения, которые ему припомнились, почему-то для них не годились; но ведь что-нибудь должно же для них подойти? Без конца повторяя названия школ, он все сидел, держа свою жену за руку. Но наконец, все еще плача, она поднялась с места и ушла. Тут он медленно проснулся.
Даже открыв глаза и осмотревшись, мистер Тэбрик все еще продолжал вспоминать названия школ и прошептал, что ему придется определить их в какое-нибудь частное учебное заведение или, в крайнем случае, найти им хорошего репетитора.
— Ну да! — произнес в слух, спуская ноги с кровати. — Самое лучшее — найти им репетитора, но и это будет сопряжено с большими трудностями.
При звуке собственных слов он вдруг стал думать над тем, в чем, собственно, заключается эта трудность, и тут вспомнил, что они не были обыкновенными детьми. Они были лисятами, только лисятами! Когда мистер Тэбрик припомнил это, он был совершенно ошеломлен и потрясен этим обстоятельством и долгое время ничего не понимал, но в конце концов расплакался от жалости к ним и к себе самому. Ему казался ужасным тот факт, что его жена родила лисят вместо детей; но когда он вспомнил, что это произошло потому, что сама она тоже была лисой, силы окончательно его покинули, он застонал от мучивших его страданий, несколько раз стукнулся головой об стену, снова бросился на кровать и рвал зубами простыни, продолжая исступленно рыдать.
В течение всего дня (а он должен был идти к лисице только вечером) он растерянно и грустно бродил по своему дому, испытывая искреннюю жалость к своей жене и ее детям.
Наконец, когда пришло время, он отправился опять к их норе и был очень удивлен, не застав там никого. На его зов из норы вскоре показалась Эстер, но, несмотря на то, что он продолжал звать и других, они не откликнулись.
Кроме того, что-то едва уловимое в поведении лисенка подсказало ему, что он был один. Эстер искренне обрадовалась его приходу, взобралась к нему на колени, а оттуда на плечо, и стала лизать ему лицо, что очень его удивило (он мог ожидать такой ласки от Анжелики, но никак не от Эстер). Он присел на землю недалеко от норы, погладил ее и угостил рыбой, которую принес с собой для ее матери. Она накинулась на рыбу с необычайной жадностью, и он пришел к убеждению, что она за весь день ничего не ела и, видимо, давно уже находилась в полном одиночестве.
