Личная беседа прошла удачно, к обоюдному удовлетворению сторон, и доводы Кромарти были приняты без всяких колебаний. Они обсудили вопрос о еде и питье, об одежде, медицинской помощи и кое-каких предметах роскоши. Кромарти было разрешено заказывать пищу по своему усмотрению, иметь своего портного, пользоваться услугами своего врача и принимать своих друзей. Он получил также разрешение управлять собственными доходами, которые составляли 300 фунтов в год, и иметь в своей клетке книги и письменные принадлежности.
Общество, со своей стороны, условилось с ним, что он не будет снабжаться газетами или журналами, что он не станет разговаривать с посетителями сада и обязан будет подчиняться установленной дисциплине, как если бы он был обыкновенным экспонатом.
Через несколько дней для него подготовили клетку. Она находилась в «Обезьяньем доме», и за нею была устроена спальня с ванной и умывальником.
Кромарти принимали в следующее воскресенье после обеда, в клетку его проводил сторож Коллинс, который смотрел также за орангутангом, гиббоном и шимпанзе. Коллинс пожал Кромарти руку и обещал сделать все, чтобы он не испытывал никаких неудобств, но было видно, что сторож смущен, и, как это ни странно, его смущение со временем так и не прошло. Его отношение к Кромарти оставалось формальным, но отличалось безукоризненной вежливостью, на что Кромарти, надо отметить, отвечал тем же.
Клетка была тщательно вычищена и продезинфицирована, пол выстлали ковром, посередине стоял стол, за которым Кромарти обедал, в углу уместилось кресло, а рядом с ним — ящик с книгами. За исключением сетки спереди и с боков, отделяющей это жилище от клеток с шимпанзе справа и орангутангом слева, ничто не отличало его от обычного кабинета. А спальня выглядела просто великолепно, в ее обстановке было предусмотрено все, что нужно для комфорта. Французская кровать, гардероб, зеркало и туалетный столик создавали впечатление, будто жилец у себя дома.
Джон Кромарти весь воскресный вечер распаковывал свой багаж, включая книги, поскольку он хотел, чтобы доступ посетителей к нему открылся уже с понедельника. Ему дали керосиновую лампу, так как электрическое освещение еще не было проведено в эту клетку. Немного передохнув после разборки вещей, он огляделся и нашел свое положение довольно странным. Справа от него в слабо освещенной клетке беспокойно двигался шимпанзе; с другой стороны помещался орангутанг, которого нельзя было разглядеть, так как он прятался в углу. Снаружи стояла непроглядная тьма. Кромарти был заперт. Время от времени слышались крики различных зверей, и изредка он мог определить, чей это крик. Несколько раз он различал вой волка и рычание льва. К ночи крики и вой диких зверей стали громче и настойчивей.
Расставив книги и улегшись в постель, Кромарти долго лежал без сна, прислушиваясь к непривычным звукам. Вой смолк, но он ждал, когда раздастся смех гиены или рев гиппопотама.
Рано утром его разбудил Коллинс, пришедший спросить, что подать на завтрак и ланч; сторож сообщил, что работники уже готовятся поставить табличку перед клеткой. Кромарти просил разрешения взглянуть на нее, и Коллинс ее принес.
На ней значилось:
ЧЕЛОВЕК.
Homo sapiens
Этот экземпляр, родившийся в Шотландии, был пожертвован Зоологическому обществу мистером Джоном Кромарти.
Посетителей просят не раздражать Человека замечаниями личного характера.
Позавтракав, Кромарти застелил постель и стал читать «Золотую ветвь»
[20]
.
До полудня в «Обезьяний дом» никто не заходил, потом появились две маленькие девочки; они заглянули в клетку Кромарти, и младшая спросила сестру:
— Что это за обезьяна? Кто это?
— Я не знаю, — ответила старшая девочка, затем добавила: — Думаю, это человек.
— Он очень похож на дядю Бернарда, — сказала младшая.
Они обиженно посмотрели на Кромарти и отошли к клетке с орангутангом, их старым приятелем.
Взрослые, приходившие всю вторую половину дня, в растерянности читали надпись, иногда даже вслух, и многие, бросив испуганный взгляд на клетку, уходили. Все, казалось, испытывали неловкость, за исключением веселого коротышки, появившегося перед самым закрытием. Сначала он долго смеялся, потом, словно испытав потрясение, опустился на скамью, просидел минуты три-четыре, поднялся, снял шляпу перед Кромарти и вышел из «Обезьяньего дома», повторяя вслух: «Великолепно! Изумительно! Браво!»
На следующий день было много народу, но люди не толпились перед клеткой. Один или двое сфотографировали Кромарти, но отныне он взял себе за правило не смотреть через решетку, так что часто даже не знал, есть перед клеткой кто-нибудь или нет. Внутри все было очень комфортабельно, и он почти радовался, что поселился здесь.
А еще он спрашивал себя теперь, что думают о нем его близкие. Он любил Жозефину, а отныне навсегда разлучен с ней. Перестанет ли он когда-нибудь сожалеть об этом? И если да, то сколько для этого потребуется времени?
Вечером его выпустили, и он гулял в одиночестве по саду. Он попытался пообщаться с одним-двумя животными, но они не обращали на него внимания. Вечер был прохладный и свежий, и он был доволен, что выбрался из душного «Обезьяньего дома». Он чувствовал себя странно: он один в зоологическом саду в такой час, и ему придется возвращаться в клетку.
На следующий день, сразу же после завтрака, «Обезьяний дом» быстро заполнился посетителями. Все шумели, а некоторые настойчиво окликали Кромарти.
Ему не составляло особого труда не обращать на них внимания и не встречаться с ними взглядом, но он был не в состоянии отогнать от себя мысль, что они там, снаружи. В одиннадцать часов сторож вынужден был привести четырех полицейских, которые стали по двое у каждой двери, чтобы сдержать напор толпы. Людей заставили выстроиться в очередь и медленно двигаться вперед.
Это повторялось изо дня в день, тысячи людей стремились увидеть «Человека», который отворачивался от них, прежде чем им удавалось хотя бы поймать его взгляд. Коллинс утверждал, что столько народу и по праздничным дням не бывало.
Кромарти не испытывал никаких неудобств; он съедал свой завтрак, закуривал сигару и раскладывал пасьянс, но днем ему становилось не по себе, и он испытывал желание пойти прилечь в своей спальне. Он считал, однако, что это будет признаком слабости, а потому воздерживался. Но самым неприятным было поведение его соседей, тем более что оно всех смешило, — шимпанзе с одной стороны и орангутанг с другой подходили к отделяющим их стенам и проводили целые дни, пристально глядя на него. Конечно, они только подражали публике, но это добавляло мучений бедному Кромарти. Наконец длинный день кончался, толпа расходилась, сад запирался, и тогда являлся новый сюрприз: два его соседа не желали удаляться. Напротив, они прижимались к решеткам и начинали трясти их, показывая ему зубы. Кромарти слишком устал, чтобы оставаться в клетке, он пошел в спальню и лег на кровать. Когда через час он вернулся, шимпанзе и орангутанг были на своих местах и приветствовали его сердитым рычанием. Сомнений не было: они угрожали ему, и Кромарти не понимал, по какой причине, пока пришедший позже Коллинс все ему не разъяснил.
