Жозефина не стала больше ждать и сбежала по ступенькам в Комнату ужасов.
Было уже время идти в зоологический сад, если она хотела повидать Кромарти до закрытия. Она быстро прошла к «Обезьяньему дому» и увидела Кромарти, который сидел лицом к решетке клетки, словно ожидая ее. Когда она подошла, он вынул изо рта трубку и встал, возвысившись над ней, так как пол в клетке был выше, чем в коридоре, где она стояла.
— Пожалуйста, сядьте! — сказала она и замолчала, не в силах произнести ни единого слова из тех, что собиралась сказать ему, когда шла сюда.
Он послушно сел.
Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Наконец Жозефина решила привести свое намерение в исполнение и тихо проговорила:
— Мне кажется, что вы сошли с ума.
Кромарти кивнул головой; он погрузился в кресло, будучи не в состоянии ничего ответить.
Жозефина подождала немного и продолжала:
— Сначала я очень страдала из-за вас, так как думала, что кое-что из сказанного мною толкнуло вас на этот идиотский поступок, но теперь мне ясно, что мои слова не имели решительно никакого влияния, что вы совершенно безумны и что мне не стоит больше думать о вас.
Кромарти вновь покачал головой. Жозефина с некоторым изумлением заметила, что он плачет, слезы катятся по его щекам и падают на пол клетки. Слезы Кромарти и его подавленное молчание рассердили ее. Ее охватил внезапный приступ гнева.
Колокольчик зазвонил, указывая, что время закрывать сад, и она услышала, как какой-то, может быть, полицейский, разговаривает с кем-то за дверью. Жозефина пошла было прочь, но через минуту вернулась. Кромарти уходил, сморкаясь.
— Вы сошли с ума! — сказала она ему; затем дверь открылась и вошел полицейский.
— Поторопитесь, сударыня, а то вам придется провести тут всю ночь, — услышала она его слова, направляясь к выходу.
Хотя посещение Жозефины причинило Кромарти боль, огорчался он не долго. Достаточно быстро он снова почувствовал себя хорошо и, раздумывая над тем, что она сказала и зачем приходила, он нашел в своих мыслях многое, что его утешило. Главное, все его тайное беспокойство о состоянии своего здоровья теперь рассеялось. Он вовсе не был убежден в том, что потерял рассудок, он говорил это просто потому, что так сказала Жозефина Лэкетт. Помимо всего, он был уверен, что она говорила это только оттого, что ей нравилось так думать.
Если бы он действительно был безумен, она могла бы больше не думать о нем, а он был убежден, что ей это было необходимо. Кроме того, он пришел к мысли, что, если бы Жозефина верила в его безумие, она не появилась бы здесь, чтобы сообщить ему об этом. Даже Жозефине не доставила бы удовольствия такая бесчеловечность. Если бы она сочла, что следует предпринять какие-либо шаги, она бы отправилась к руководителям Общества и настояла на том, чтобы его осмотрел психиатр и в случае нужды признал его душевнобольным. Этими весомыми доводами Кромарти убедил себя в том, что он не сошел с ума, ему даже не угрожает такая опасность, хотя не сомневался, что Жозефина старается убедить себя в обратном.
Счастье и несчастье — понятия относительные, и Кромарти воспрянул духом, приняв во внимание соображения, которые прежде не возымели бы на него никакого действия. После полного отчаяния, в которое он погрузился на несколько недель, он с трудом мог себе представить большую радость, чем сознание того, что Жозефине приходится убеждать себя, будто он сумасшедший, чтобы не думать о нем.
Это вовсе не означает, что Кромарти начал на что-то надеяться. Он даже не помышлял о возможности выбраться из зоологического сада или вновь обрести любовь Жозефины, потому что с самого начала на это не надеялся. Подобные мысли показались бы ему не только смешными, но даже бесчестными. Он принял решение с открытыми глазами, и вопрос, чего он этим добьется, даже не обсуждался. В этом смысле Зоологическому обществу повезло с выбором человека. Хотя, без сомнения, Кромарти получил бы свободу, стоило ему только пожелать, даже не прибегая к крайним мерам вроде отказа от пищи, призыва к посетителям спасти его и прочего; но Обществу было бы жаль отпустить его. Не следует также думать, что его трудно было бы заменить другим представителем того же вида. Нет, причина, почему его уход нанес бы Обществу изрядный урон, была в том, что публика в саду привыкает к определенным животным, и ее трудно утешить, когда умирает или пропадает кто-то из ее любимцев, даже если его немедленно заменяют гораздо лучшим представителем того же вида. Многие лица посещают сад с целью навестить своих личных друзей: Сэма, Сэди и Ролло
[29]
, — а не просто взглянуть на полярного медведя, орангутанга или королевского пингвина. Обществу это было так же ясно, как и публике. Естественно, потому оно и питало надежду сохранить свое новое приобретение до конца его естественной жизни, хотя Кромарти, понятно, не сможет соперничать в популярности с прочими созданиями, после того как любопытство толпы к нему угаснет, однако можно было надеяться, что со временем ему на смену придет привязанность, как если бы он был медведем или обезьяной.
Когда сэр Джеймс Агат-Агар
[30]
осматривал дом в сопровождении сторожа, он, обратившись к Кромарти, назвал его «местным Диогеном»
[31]
. Прозвище это немедленно облетело всех посетителей зоологического сада. Это обстоятельство, если бы Кромарти захотел, могло бы пойти ему на пользу.
Когда улегся шум, поднятый вокруг его появления в зверинце, в Лондоне нашлось много людей, которые стремились познакомиться с Кромарти и если бы он пожелал, то смог бы завязать связи с самыми высокопоставленными людьми: все они предлагали ему дружбу, правда, ожидали, что он будет кого-то выделять особо, поскольку Диоген из зоологического сада, по их мнению, должен был быть большим чудаком.
