Сатико была склонна винить в этом пресловутое пятно, которое сегодня, как нарочно, проступало особенно отчётливо. Когда утром Юкико принялась краситься перед зеркалом, Сатико в деликатной форме посоветовала ей не наносить на лицо густого слоя белил. К каким только ухищрениям они не прибегали, пытаясь замаскировать злосчастное пятно! Сатико уговорила сестру разбавить белила, а румяна, наоборот, положить погуще — всё было бесполезно.
Сатико шла на смотрины с тяжёлым сердцем. Неизвестно, заметили что-нибудь г-жа Сугано и Цунэко или нет, во всяком случае, вида они не показали. Что же касается Савадзаки, то он, без сомнения, заметил. Юкико сидела как раз против света, по правую руку от Савадзаки, следовательно, вся левая половина её лица была у него на виду. Если что-то отчасти и скрашивало положение, так это удивительное спокойствие Юкико, которая держалась так, как будто пятно нисколько не заботило её, не вызывая ни робости, ни смущения. Но Сатико-то понимала, как оно портит сестру, и с нетерпением ждала, когда же наконец можно будет встать из-за стола.
Как только обед кончился, Савадзаки сказал: «Покорнейше прошу меня извинить, однако мне пора в обратный путь, а то я опоздаю на поезд», — и начал спешно прощаться. Сатико была от души благодарна ему за это.
6
— В кои-то веки выбравшись ко мне, вы должны остаться хотя бы ещё на одну ночь. Завтра воскресенье, и сын мог бы свозить вас к водопаду Ёро — помните, мы говорили о нём за обедом? — сказала вдова Сугано. Однако сёстры вежливо отказались и, дождавшись возвращения Таэко и Эцуко, сразу же стали собираться в дорогу, с тем чтобы успеть на поезд, отходящий, но расписанию, в три часа девять минут. В Гамагори они должны были прибыть примерно в половине шестого.
В субботу, да ещё в это время дня, в поездах обычно бывает много народу, сегодня же, против ожидания, вагон второго класса оказался наполовину пустым, и они без труда нашли для себя места рядом. Всё четверо заметно устали за эти два дня и были вялыми. Говорить не хотелось. День был пасмурный, какие нередко случаются перед наступлением сезона дождей, в вагоне стояла липкая духота. Сатико и Юкико вскоре задремали, откинувшись на спинки сидений, а Таэко с племянницей принялись дружно листать журналы.
— Смотри, Эттян, твои светлячки разбегаются! — неожиданно сказала Таэко.
Она сняла с крючка у оконной рамы небольшую жестянку, с обеих сторон обтянутую марлей, и поставила её Эцуко на колени. Эту самодельную клетку для светляков смастерил накануне старый слуга Сугано из консервной банки. Всю дорогу на станцию Эцуко держала «клетку» чуть ли не на весу, боясь повредить марлю, и тем не менее сверху тесёмка ослабла, марля сбилась в сторону и через образовавшееся отверстие светляки стали выбираться наружу.
— Дай-ка я тебе помогу. — Видя, что Эцуко никак не может закрепить тесёмку, соскальзывающую с гладкой жести, Таэко переставила «клетку» к себе на колени. Заслонив её от света, можно было увидеть сквозь марлю голубоватые огоньки светляков. Таэко заглянула внутрь. — Ой, Эттян, да тут не одни светлячки! Гляди скорее!
— Что это, Кой-сан, пауки?
— Наверное.
В банке рядом со светляками копошилось множество довольно симпатичных, крохотных, величиной с рисовое зёрнышко, паучков.
Вдруг Таэко вскрикнула и, бросив банку на соседнее сиденье, вскочила с места. Сатико и Юкико открыли глаза.
— Что случилось, Кой-сан?
— Паук! Там огромный паук!
Всё трое, как по команде, вскочили на ноги, с ужасом вперив глаза в банку, из которой выглядывал огромный, безобразный паук.
— Выброси куда-нибудь эту банку, Кой-сан! Осторожно взяв банку, Таэко бросила её на пол, и в тот же миг оттуда выпрыгнул испуганный кузнечик и поскакал к проходу.
— Бедные светлячки… — грустно сказала Эцуко.
— Дайте-ка я попробую избавить вас от паука, — предложил одетый в кимоно мужчина лет пятидесяти, сидевший наискосок от них и с улыбкой наблюдавший всю эту сцену. Судя по выговору, он был жителем здешних мест. — Не найдётся ли у вас шпильки или булавки?
Сатико протянула ему шпильку. Незнакомец взял жестянку и стал методично извлекать оттуда пауков (их оказалось несколько), а затем давить их на полу своей деревянной сандалией. Имеете с пауками на полу оказалось несколько травинок, но светлячки, как видно, не стремились выбраться на свободу.
— Да их тут больше половины мёртвых, — сказал мужчина, поворачивая банку с бока на бок. — Сходи, дочка, к умывальнику и спрысни их водичкой.
— Только не забудь вымыть руки, Эттян, светлячки ядовиты.
— Они пахнут, мама! — Эцуко понюхала свои ладони. — Совсем как трава.
— А мёртвых ты, дочка, не выбрасывай. Из них можно сделать хорошее лекарство.
— Правда? — заинтересовалась Таэко. — А какое?
— От ожогов и порезов. Их надо хорошенько высушить и смешать с небольшим количеством варёного риса.
— И что же, действительно помогает?
— Сам я, правда, не пробовал, но говорят, помогает. Поезд только что миновал станцию «Итиномия». До сих пор Сатико с сёстрами проезжали эти места лишь в экспрессе, и теперь им было томительно скучно оттого, что их поезд почтительно останавливался на каждом полустанке, о существовании которых они даже не подозревали. Путь от Гифу до Нагой казался бесконечно долгим. Сатико и Юкико вскоре снова задремали.
— Нагоя! Мама, Юкико, глядите — замок! — принялась тормошить их Эцуко. В вагон хлынула толпа пассажиров. Сатико и Юкико проснулись, но, как только поезд отошёл от Нагой, их снова сморила дремота. Они не заметили, как пошёл дождь и как Таэко закрыла окно. Вскоре оказались закрытыми всё окна и в вагоне сделалось ещё более душно и влажно. Другие пассажиры тоже стали клевать носом. И тут какой-то военный, сидевший ряда на четыре впереди от сестёр по другую сторону прохода, запел «Серенаду» Шуберта:
Песнь моя летит с мольбою
Тихо в час ночной.
В рощу лёгкою стопою
Ты приди, друг мой…
Проснувшись, Сатико не сразу поняла, откуда доносится пение, — в первый момент ей показалось, что в вагоне завели патефон. Потом она сообразила, что поёт военный. Со своего места она видела только его спину в форменном кителе и затылок, но могла с уверенностью сказать, что он молод, должно быть не старше двадцати пяти лет, и застенчив. Когда они садились в поезд в Огаки, он уже был в вагоне, однако сидел к ним спиной, и они не видели его лица. Но их-то молодой человек наверняка хорошо рассмотрел: недавний переполох из-за паука привлёк к ним внимание всего вагона.
Должно быть, военному тоже прискучила утомительная дорога и он запел, чтобы разогнать сон. Его голос звучал уверенно (как видно, он не сомневался в своих певческих данных), но немного напряжённо от сознания, что его слушают сидящие позади красивые, нарядные дамы. Исполнив «Серенаду», он некоторое время помолчал, смущённо потупившись, а потом затянул «Дикую розу» на музыку того же Шуберта:
