Отъезд г-на Штольца был столь внезапным, что всё заботы, связанные со сборами, распродажей домашнего имущества и прочими делами, легли на его жену. Каждый день Сатико заставала соседку в неустанных хлопотах. Со второго этажа дома Макиока задний двор Штольцев был виден как на ладони, и всякий раз, выходя на веранду, Сатико становилась невольной свидетельницей всего, что там происходило. Она всегда поражалась безукоризненному порядку, царящему на соседской кухне. Кастрюли и сковороды были не только начищены до блеска, но и расставлены на полках строго по ранжиру. Всё домашние дела: стирка, уборка, готовка, нагревание ванны — делались всегда в одно и то же время. Зная, чем занимаются у Штольцев, можно было не смотреть на часы.
Госпожа Штольц держала в прислугах двух молоденьких японок. Из-за них, вернее, из-за их предшественниц однажды вышла неловкая история, в какой-то мере коснувшаяся и Сатико.
Служанки г-жи Штольц казались Сатико образцом трудолюбия и добросовестности, но г-жа Штольц держалась на этот счёт иного мнения. Порой девушки жаловались прислугам Сатико на свою хозяйку — уж больно та придирчива. Сама ни минуты не потратит впустую и от них требует того же. Не успеют они кончить одну работу, как она тут же находит для них новую. Конечно, здесь им платят больше, чем в любом японском доме, да и у барыни есть чему поучиться, но за весь день они не могут присесть ни на минуту. Слов нет, их барыня превосходная хозяйка и достойна всяческого уважения, но быть у неё в услужении ох как нелегко…
Помимо всего прочего, в обязанности прислуги г-жи Штольц входило ежедневное подметание улицы перед домом. Однажды утром О-Аки, подметая улицу перед домом своей хозяйки, решила заодно подмести и перед домом Штольцев. В этом не было ничего особенного, поскольку соседская прислуга сплошь да рядом делали то же самое. Увидев О-Аки, г-жа Штольц, однако, сурово отчитала своих девушек. Что за безобразие?! Как могли они допустить, чтобы эту работу выполнял за них кто-то другой?
Служанки принялись оправдываться: они-де и не думали отлынивать от работы, О-Аки сделала это по собственному почину, и притом один-единственный раз, но, если барыня недовольна, они обещают, что впредь это не повторится…
Госпожа Штольц, как видно попросту не понявшая этих объяснений, не спешила сменить гнев на милость, и тогда девушки заявили, что берут у неё расчёт. Ну что ж, она не намерена их удерживать, отрезала г-жа Штольц.
Узнав от О-Аки о случившемся, Сатико подумала было вмешаться, но девушки были настроены решительно. Они очень благодарны госпоже Макиока за сочувствие, но просят её не беспокоиться. Если бы этот случай был единственным, ещё куда, ни шло. Они трудятся в поте лица, а барыня этого ни капельки не ценит и через каждое слово называет их дурёхами. Может, по уму им и правда далеко до барыни, но такие преданные и работящие служанки, как они, тоже на дороге не валяются. Когда-нибудь она это поймёт. Если барыня спохватится и извинится, дело другое, а так они ни за что не останутся в её доме.
Госпожа Штольц не сделала попытки к примирению, и обе девушки в один день взяли расчёт. Вскоре их место заняли нынешние служанки, которые и в самом деле не шли ни в какое сравнение с прежними. Даже г-жа Штольц однажды призналась Сатико, что совершила ошибку, отпустив их.
Эта история давала достаточно хорошее представление о крутом характере г-жи Штольц, однако во время наводнения Сатико имела возможность убедиться, что эта женщина умеет быть не только суровой и требовательной, но и доброй, отзывчивой, любящей. Узнав, что в полицейском участке поблизости нашли прибежище пострадавшие от наводнения, она сразу же собрала для них рубашки мужа и кое-что из белья. И служанок своих она просила поискать, не найдётся ли у них какой-нибудь ненужной одежды. Как тревожилась она в тот страшный день о своих близких, с каким сочувствием спрашивала про Эцуко, какое у неё было тогда бледное и заплаканное лицо! И какой безумный вопль радости вырвался у неё, когда муж и дети наконец вернулись домой! Сатико до сих пор помнила порывистое объятие, в котором г-жа Штольц припала к мужу. Разве способность к таким глубоким переживаниям не достойна восхищения? Сатико слышала, что немецкие женщины во многих отношениях незаурядны, но такие, как Хильда Штольц, даже среди них, должно быть, встречаются редко.
Да, Сатико действительно повезло с соседкой. Обидно только, что они так мало общались между собой. Большинство живущих в Японии иностранцев, как правило, держится с высокомерной отчуждённостью, но Штольцы были совсем не такие. Поселившись в Асии, они первым делом послали семье Макиока великолепный торт. Как жаль, думала Сатико, что она не последовала, примеру дочери и не завязала более короткого знакомства с соседним семейством. Помимо всего прочего она могла бы позаимствовать у г-жи Штольц множество кулинарных рецептов.
Отъезд г-жи Штольц огорчал не только Сатико, но и других соседок по улице. Если кто и радовался, то, пожалуй, только те из местных торговцев, которым посчастливилось перекупить у неё холодильник или швейную машинку по баснословно низкой цене. Ненужное имущество г-жа Штольц старалась пристроить знакомым за мизерную плату, а те вещи, на которые охотников не нашлось, забрал у неё владелец небольшого мебельного магазина поблизости.
— Дом стал совсем пустой. Теперь мы кушать вот из это, — сказала как-то г-жа Штольц, со смехом продемонстрировав Сатико корзинку с посудой для пикника.
Зная о том, что, вернувшись в Германию, г-жа Штольц собирается устроить в своём доме комнату в японском стиле, знакомые японцы дарили ей кто картину, кто каллиграфический свиток, кто какую-нибудь антикварную вещицу. Сатико преподнесла ей оставшийся ещё от бабушки шёлковый платок с вышитой на нём старинной колесницей. Роземари оставила на память Эцуко свою любимую куклу с коляской, а Эцуко вручила подруге фотографическую карточку, на которой она была запечатлена во время танца, и нарядное шёлковое кимоно с узором из цветных зонтиков по светло-розовому фону.
Последнюю ночь перед отъездом Роземари в порядке исключения было позволено провести в доме Эцуко. Что там творилось! Эцуко уступила подруге свою кровать, а сама устроилась на кушетке Юкико, но обеим было не до сна.
— Когда же они наконец угомонятся? — вздохнул Тэйноскэ, натягивая на голову одеяло. Беспрестанные крики, смех и возня в коридоре мешали ему спать. В конце концов, видя, что девочки расшалились ещё пуще, он высунулся из-под одеяла и зажёг лампу у изголовья.
— Ты знаешь, который час? Два часа ночи!
— Неужели? — удивилась Сатико.
— Мне кажется, они уж чересчур расшалились. Госпожа Штольц будет недовольна.
— Не думаю. Пусть пошалят напоследок.
— Привидение!.. — За дверью послышался топот и громкий голос Эцуко. — Папа, как по-немецки «привидение»?
— Скажи ей, пожалуйста, как по-немецки «привидение».
— Гешпэнст! — ответил Тэйноскэ, сам удивляясь тому, что смог вспомнить это слово. — По-немецки «привидение» — «гешпэнст».
— Гешпэнст, — повторила Эцуко. — Руми, ты слышишь? Гешпэнст!
