— В Бамбола-Фор-Гоно, — ответила мне тень.
Сильные толчки весел понесли пирогу вперед. Я помогал лодочнику, чтобы уплыть побыстрее.
Удирая, я еще успел в последний раз глянуть на своих опасных попутчиков. Раздавленные наконец пьяным отупением и гастритом, они валялись вдоль борта в свете палубных фонарей, в желудке у них булькало, и они урчали во сне. Раскормленные и расхристанные, все они — офицеры, чиновники, инженеры и торговцы вперемешку, — прыщавые, с брюшком и оливкового цвета кожей, выглядели на одно лицо. Собаки, когда они спят, тоже смахивают на волков.
Через несколько минут я сошел на землю, в ночь, еще более непроглядную под деревьями, и в ее соучастницу — тишину.
В колонии Бамбола-Брагаманса над всеми триумфально возвышался губернатор. Его офицеры и чиновники боялись дохнуть, когда он удостаивал их взглядом.
Стоявшие много ниже этих выдающихся личностей коммерсанты, обосновавшиеся в колонии, воровали и наживались, видимо, еще легче, чем в Европе. Ни один кокосовый или земляной орех на всей территории не ускользал от их лап. Чиновники, по мере того как они надламывались от усталости и болезней, начинали понимать, что их надули, спихнув сюда, где их ждут галуны да поощрения в личном деле почти без всякого реального барыша. Поэтому они косо поглядывали на коммерсантов. Военные, еще более отупелые, чем те и другие, обжирались колониальной славой, приправляя ее хинином и километрами уставов.
Само собой разумеется, что от бесконечного ожидания, когда же понизится температура, все безудержно хамели. Нескончаемо тянулись нелепые личные и групповые распри между военными и администрацией, между администрацией и коммерсантами, между временными союзами администрации и коммерсантов против военных, между всеми белыми и неграми и, наконец, между самими неграми. Таким образом, капли энергии, которые еще оставались от малярии, жажды и солнца, растрачивались на такую жгучую, такую непримиримую ненависть, что многие колонизаторы подыхали от нее на месте, как скорпионы от собственного яда.
Однако вся эта болезнетворная анархия была зажата в герметической рамке полиции, как крабы в корзине. Чиновники напрасно исходили слюной от негодования: чтобы держать колонию в узде, губернатор без труда набирал, сколько ему угодно, жалких полицейских из числа кругом задолжавших негров, торговцев-неудачников, которых нищета тысячами гнала к побережью в надежде на даровой суп. Этих новобранцев учили, по какому праву и каким способом им надлежит обожать губернатора. Губернатор выглядел так, словно у него на мундире сияет все золото его казначейства, и, когда на его парадной форме, не говоря уже о перьях на треуголке, сияло солнце, трудно было поверить, что все это не снится.
Он ежегодно отправлялся на воды в Виши и читал только «Журналь офисьель». Не один чиновник жил надеждой, что когда-нибудь губернатор спутается с его женой, но тот не любил женщин. Он вообще ничего не любил. Он оставался невредим после каждой новой эпидемии желтой лихорадки и чувствовал себя превосходно, тогда как столько людей, мечтавших похоронить его, дохли как мухи при первом же появлении заразы.
Правда, вспоминали одно Четырнадцатое июля, когда губернатор, окруженный конвойцами-спаги, гарцевал позади знамени вот та-акого размера перед фронтом гарнизона резиденции и некий сержант нечаянно в приступе лихорадки осадил его коня с криком: «Назад, рогоносец несчастный!» По слухам, губернатора очень огорчило это происшествие, объяснения которому так и не нашли.
Трезво судить о людях и вещах в тропиках трудно: слишком яркое солнце все оголяет. Вещи и краски слепят. Коробка из-под сардин в полуденный зной на дороге бросает столько многоцветных отсветов, что превращается в целое пиршество для глаз. Нужно быть всегда начеку. Там несносны не только люди — вещи тоже. Жизнь становится более или менее терпимой лишь с наступлением ночи, но и тогда во тьме царят москиты. Их там тучи: не один, не два, не сто — миллиарды. Выжить в таких условиях — подлинный шедевр самосохранения. Карнавал — днем, дырявое решето — ночью, непрерывная тихая война.
Когда прячешься к себе, где воздух почти приятен, и наконец наступает тишина, за жилье принимаются термиты, эта нечисть, вечно занятая пожиранием опор вашей хижины. Налети ураган на это предательское свайное кружево — и целые улицы разлетятся в пыль.
Таким оказался город Фор-Гоно, куда меня занесло. Ущербная столица Брагамансы, зажатая между морем и лесом, Фор-Гоно тем не менее оснащен и украшен банками, борделями, кафе, террасами и даже призывным пунктом — словом, всем, что требуется, чтобы выглядеть маленькой метрополией; в нем есть сквер Федерб и бульвар Бюжо
[32]
для прогулок — целый ансамбль сверкающих зданий среди шершавых скал, кишащих червями и истоптанных поколениями гарнизонного офицерья и свихнувшихся администраторов.
Часам к пяти дня военные с ворчанием собирались за аперитивами, которые подорожали как раз перед моим приездом. Делегация потребителей собиралась отправиться к губернатору с просьбой запретить содержателям бистро произвольное повышение цен на черносмородинную и полынную. Послушать иных завсегдатаев, так лед — главная причина возросших трудностей нашей цивилизации. Употребление льда в колониях, бесспорно, явилось толчком к моральному упадку колонизаторов. Привыкнув к охлажденному аперитиву, они разучились побеждать климат исключительно своей стойкостью. Заметим мимоходом, что Федербы, Стенли, Маршаны
[33]
были куда более высокого мнения о пиве, вине и теплой мутной воде, которыми они в течение многих лет безропотно утоляли жажду. В этом вся беда. Вот так государство и теряет колонии.
Я узнал еще многое в тени пальм, доверху налитых соками и создающих своим буйным цветением вдоль улиц контраст убогим домишкам. Только это неслыханное изобилие зелени препятствовало полному сходству местности с какой-нибудь Гаренн-Безанс
[34]
.
С наступлением ночи среди туч деловитых москитов, нагруженных желтой лихорадкой, на охоту за клиентами высыпали туземки. А благодаря наличию в городе суданского элемента, предлагавшего прохожим все, что у него имелось лучшего под набедренной повязкой, можно было по очень сходной цене нанять на час-другой целое семейство. Я с удовольствием почередовал бы оба пола, но мне пришлось первым делом отправиться на поиски места, где я мог бы рассчитывать на получение работы.
Меня заверили, что директор компании «Сранодан Малого Конго» ищет служащего из новичков для фактории в джунглях. Я без промедления отправился к нему и предложил свои пока что некомпетентные, но ревностные услуги. Прием он мне оказал не слишком восторженный. Этот маньяк — все следует называть своими именами — жил неподалеку от губернатора, в доме на сваях, прикрытых соломенными матами, но очень просторном. Даже не глянув на меня, директор задал мне несколько вопросов о моем прошлом и, в известной мере успокоенный моими простодушными ответами, заговорил с уже более снисходительным презрением. Сесть, однако, все еще не предложил.
