Журнал старался подчеркнуть свою научность. Несколько страниц в каждом номере были посвящены отчетам Академии наук. Начиная с третьего номера стали появляться статьи, разоблачавшие «изобретателей-авантюристов» и пытавшиеся объяснить их успех: «Говорят, что в Париже всегда можно найти деньги и покровителей для театра или для журнала — и это почти правда. Но то же самое, даже еще с большей уверенностью, можно сказать о вечном двигателе». Помимо прочего здесь описывалась «страсть к чудесному и ностальгия по недоступному, чувства, которые живут в каждом, что-то вроде умственной анархии, являющейся результатом недисциплинированности, которой отравлены толпы народа, и особенно эта болезненная страсть как можно скорее сделать себе состояние, не прилагая особого труда и усилий. И совершенно точно, что все мы здесь, не признаваясь в этом самим себе, ждем чуда или театральной развязки». Несмотря на доброе отношение журнала к официальной науке, на его страницах вскоре завязалась полемика. В четвертом номере академик Ле Шателье задал вопрос: «Почему изобретатели оказывают так мало услуг своей стране?» Вслед за этим сразу же появилась редакционная статья «Галантный привет», которая была объявлением войны автору и всей Академии. В следующих номерах можно прочитать огромное количество возмущенных писем читателей. В декабре 1917 года в полемику ввязывается Граффиньи: «С одной стороны, мир заполнен ложными ценностями, сухими плодами, неудачниками из специальных школ, которые все же получили благодаря особому расположению или протекции — всем известно, как проходят экзамены! — долгожданный диплом, дающий им впоследствии право охаивать все и вся на пути к своей карьере или просто мимоходом. С другой стороны, и дня не проходит без того, чтобы не добивались значительного прогресса скромные неизвестные труженики, часто имеющие лишь начальное образование (или даже оного не имеющие): приматы, как презрительно называет их господин Преподаватель Института. Изобретатели есть во всех слоях общества, они не связаны друг с другом, они не имеют ни поддержки, ни бескорыстных советчиков, ни реальной помощи. Следовательно, роль “Эврики” заключается именно в этом».
Однако Граффиньи не был ни основателем, ни директором, ни главным редактором журнала. Его имя встречается там нечасто. В первый раз оно появляется в сентябре 1917 года в отрывке, посвященном «Действию сетей высокого напряжения на различные огородные культуры»: «Проблема так и осталась неразрешенной и заслуживает тщательного изучения. Многочисленные общества, занимающиеся исследованием электричества, задают себе вопрос, как еще может использоваться эта могучая сила. Сельское хозяйство пока осталось в стороне. Наш друг де Граффиньи недавно установил в своем саду провода высокого напряжения между деревьями и под землей и теперь получил великолепный урожай, который можно объяснить лишь благоприятным действием статического электричества». В следующем месяце имя Граффиньи уже стоит под статьей, еще через месяц он включен в список сотрудников редакции, где и оставался до февраля 1918 года. В марте появляется его последняя статья, потом его имя исчезает со страниц, в то время как сам журнал периодически выходит до января 1919 года. Следовательно, он сотрудничал в «Эврике» лишь пять месяцев, а журнал выходил в течение двадцати. Но принимая во внимание все известное нам о Маркизе, очень легко себе представить, что он и этот журнал были просто созданы друг для друга и что он — именно тот человек-оркестр, которым Селин изображает Куртиаля де Перейра.
Позже Селин сам писал о своей работе в «Эврике» в качестве «секретаря-курьера» или «мальчика на побегушках». Во всяком случае, он все же участвовал в работе редакции и однажды перевел американскую статью для февральского номера 1918 года (в то время, когда Граффиньи был секретарем). Именно тогда впервые было напечатано имя Луи Детуша, и достаточно знаменательно то, когда и под чьим покровительством это произошло.
БЛЕМ-ЛЕ-ПТИ
Вовсе не из-за воображаемого краха «Самородка» Луи Детуш и Граффиньи записались, один как лектор, другой как механик и кукловод, в миссию борьбы с туберкулезом, которую Фонд Рокфеллера тогда послал во Францию. Неизвестно, сколько времени там оставался Граффиньи уже после того, как Детуш расстался с ним под предлогом женитьбы и продолжения своего образования. Но в двух письмах из Ренна между 1920 и 1924 годами он советует своему приятелю Милону, который также хотел записаться в Фонд, держаться подальше от Граффиньи, потом еще раз упоминает «этого старого ублюдка Граффиньи, который все еще пишет (ему) письма». Однако известно, что в двадцатые годы Граффиньи продолжает активно публиковать статьи на привычные для него темы, а в 1928—1929 годах преподает. Следовательно, маловероятно, чтобы его материальное положение было сходно с положением Куртиаля после краха «Самородка».
Но переезд в деревню все же совершился и вполне вписался в логику жизни Граффиньи. В 1913 году он опубликовал «Практичную и экономную жизнь в деревне», которая при позднейшем переиздании превратилась в «Жизнь в деревне с наименьшими затратами». Вопрос о «воздействии электричества на садово-огородные культуры» занимает здесь почти шесть страниц. Граффиньи, представляющийся инженером-агрономом, рассказывает о своих достижениях в этой области. Здесь описывается «редис 40 см в длину, морковь весом по 3 кг каждая и т. д.». Однако Граффиньи, хотя и пристрастный, но объективный, пишет, что «опыты других людей дают менее впечатляющие результаты, довольно далекие от идеала». Далее его размышления завершаются следующим выводом: «…если вышеприведенные факты не убедили вас, уважаемый читатель, в преимуществе нового метода, то все же советуем вам на своем опыте попытаться проверить его эффективность. Вы должны купить всего лишь металлические стержни, цинковые и медные пластинки и провода, то есть ваши затраты будут несоизмеримы с полученной позже огромной выгодой. Урожай, который вы соберете, с лихвой компенсирует все ваши расходы, особенно если вы захотите его продать. Впрочем, в вопросе воздействия электричества на садово-огородные культуры последнее слово еще не сказано…» Во время работы в «Эврике» Граффиньи несколько раз возвращался к этой теме. Впервые она была затронута в журнале в сентябре 1917 года. Через два месяца, в ноябре, в рубрике «Предложения и возражения» появилась его статья «Интенсивное воздействие электричества на растения», в которой уточнялось, что «провода должны быть установлены на расстоянии 2 м 10 см над землей на изолированных друг от друга опорах». Совершенно очевидно, что этот вопрос его очень интересует, и не удивительно, что через несколько лет он обосновался в Септей и организовал там «школу», в которой мог находить применение своим многочисленным теориям. Приезжал ли тогда к нему Селин? Успех «Путешествия на край ночи» и скандал вокруг этого романа не могли пройти мимо Маркиза и, возможно, стали поводом возобновления прежних отношений (отметим, что в декабре 1932 года он опубликовал свой новый «научный» роман «Электрополис»). Свидетели прошлых лет жизни Селина, даже «ублюдки», редко были ему безразличны. Может быть, поэтому он почти сразу же узнал о смерти Граффиньи в июле 1934 года, который, как и Куртиаль де Перейр, застрелился. Точно известно, что Селин знал, в какой нищете жила потом его вдова: в деревянном бараке вместе с детьми, отданными родителями на попечение государства. В 1937 году он вместе с Люсетт Альманзор приезжал ее навестить. В «Смерти в кредит» после краха «Самородка» и продажи дома Куртиаля Селин сразу же отправляет его в деревню и сам едет вместе с ним, чтобы лучше прочувствовать его конец, хотя бы и в воображении.
