– Поняаааааатно… – протянул Малинин, вытряхивая себе в рот последние капли самогона. – А у вас, вашбродь, есть идея, куды эти ангелы делись?
– Нет, – ответил Калашников, проводив мрачным взглядом полетевшую наземь пустую фляжку. – Я понятия не имею, где они находятся. Может, и сбежали – такое запросто могло случиться. Они же умеют и человеческий облик принимать, и быть невидимыми. Таким сбежать как не фиг делать.
– Я готов, – сказал Малинин, зачем-то застегивая верхнюю пуговицу черного френча. – Одно только интересно: каким образом мы в Рай попадем?
– Прямого сообщения между Городом и Раем, братец, нету, – объяснил Калашников. – Это значит, что мы сейчас поедем электричкой в транзитный зал, то бишь Чистилище, там пересядем на райский экспресс и домчимся до Райских Врат, где нас встретят сопровождающие лица. Я не особенно в восторге от этой поездки, но, во-первых, Шефу не принято отказывать, а во-вторых… – его голос дрогнул, – это хороший шанс встретиться с Алевтиной.
Пиночет и Борис Николаевич с любопытством проследили взглядами, как парочка странных людей села в автомобиль представительского класса с рогатой головой на капоте и покинула дворик, обдав их пылью из-под колес.
– Еще недавно у меня, знаешь, какая машина была? – ностальгически буркнул Борис Николаевич. – Эта так еще – дребадан копеечный, понимашь.
– Да ты заколебал со своими понтами, – огрызнулся генерал. – Только и слышишь: у меня было то, у меня было это. Ты забыл, кто я такой, что ли? Я, между прочим, тоже не на велосипеде ездил. А твой Бурбулис…
Задремавший к этому времени Ксеркс не проснулся от вновь начавшейся перепалки. Ему снился веселый спартанский царь Леонид, обгонявший его на мотоцикле «Харли Дэвидсон», с банданой на голове и сигарой в зубах.
Глава седьмая
Ледяной взгляд
(пятница, 9 часов 02 минуты)
Подойдя к избе Петровича, Евфросинья сразу заметила, что дверь в дом открыта сквозняком – утренний ветер пошатывал ее взад-вперед, дерево натужно скрипело. Так и есть – допился, старый мерин, весь дом нараспашку: заходи, кто хочешь, бери, что хочешь. А времена нынче лихие – запросто и зайдут, и заберут. Старуха осторожно взгромоздилась на обледеневшее крыльцо, с трудом сохраняя равновесие. Проведать соседа-бобыля, жившего на самом отшибе их деревеньки, бабка Фрося собралась из шкурных соображений. Вот уже почти неделю тот не являлся к ней за очередным литром самогона, чем проделал огромнейшую дыру в скромном бабкином бюджете. Видать, где-то уже запасся, алкаш чертов. Ходили слухи, что щас народ чего только не пьет – гуталин на хлеб мажет, спирт из него вытапливает, а потом эдакую бодягу продают по десяти рублев, а то и меньше. При такой жесткой конкуренции ей вскорости прямая дорога на погост, особенно после того, что приключилось с деревней недавно.
– Дед, ты живой? – крикнула она, вразвалку проходя внутрь комнаты.
Завидев огромную кучу бутылок, одна часть из которых просто валялась на полу, а другая была сложена в своеобразную «поленницу», она поняла, что ее худшие предположения подтвердились. Но через секунду в старушечьем сердце полыхнула искра нежданной радости: среди бутылок не было ни одной, заполненной хотя бы на четверть, из чего Ефросинья сделала вывод, что явилась как раз вовремя. Скорее всего, старик допился до чертиков и лежит где-нибудь в глубине избы, не в силах подняться. Ничего, сейчас она его похмелит, недаром «мерзавчик» взяла.
– Петрович! Подымайся, к тебе девчонка пришла! – весело закричала бабка Фрося, но опять-таки ничего в ответ не услышала. Тулупа и валенок Петровича в прихожей не было – уж не ушел ли куда пьяным, да не замерз ли по дороге? С него станется. Встревожившись, она двинулась на выход, но тут же остановилась… погреб! Чуть не забыла. У Петровича был погреб, она это точно знала – дед хвалился по пьяни, что погреб «особый», сразу и не заметишь: если что, там можно спрятаться. От кого именно дед собирался прятаться, неизвестно – до их деревни даже немцы не дошли. Видно, от зеленых чертей, которые посещали его особенно часто после трехмесячных запоев.
…Так-то оно так, но где ж этот погреб искать-то? Цепким взглядом окинув избу, старуха углядела ветхий коврик, который находился вовсе не в том месте, в каком положено, – уж верно, она бы передвинула чуть-чуть полевее, потому что так будет покрасивше. Женщины сразу подмечают подобные вещи, на первый взгляд кажущиеся мужикам невзрачной мелочью. Подойдя к коврику, бабка Фрося отшвырнула его ногой. Ага… так оно и есть – люк. Но почему Петрович молчит? Полез зачем-то в погреб, да спьяну упал с лестницы, сломал чего-нибудь? Всяко бывает. Испуг за здоровье выгодного клиента придал Ефросинье сил. Кряхтя, пусть не с первого, однако с третьего раза она подняла тяжелую крышку за кольцо, откинула ее и заглянула в непонятный, колеблющийся мрак:
– Дед! Где ты? С тобой случилось чего?
Как и в предыдущие два раза, ее обращение пришлось в никуда гулким эхом. Окончательно занервничав, бабка сделала несколько шагов вниз по шаткой лестнице – сверху из комнаты на нее падал тусклый, но все-таки свет. Спустившись, она чуть постояла, пока глаза не привыкнут к сумраку, и вздрогнула, пальцы инстинктивно сжались для крестного знамения. В дальнем углу, возле кадушки и разломанных прутьев, на боку неподвижно лежал Петрович. Он смотрел прямо на нее, и глаза его ярко блестели.
«Бедняга. Видать, в стельку пьяный – сам встать не может», – подумала Ефросинья и заковыляла к деду, чтобы помочь подняться.
Приблизившись к телу, она обмерла – на раскрытых губах замер крик, превратившийся в слабый свист. Петрович был мертв, мертвее не бывает – непонятно, как только она не разобрала это сразу. В голове между бровей – аккуратная круглая дырка со следом замерзшей крови: то, что она приняла изначально за блеск – это лед в открытых глазницах трупа. Возле груди – огромная темная лужа, покрывшаяся сплошной льдинкой. Пальцы беспомощно откинувшейся руки Петровича, тоже багровые – к одному из них пристало несколько легких, невесомых перьев. «Кровь», – пронеслось в мозгу бабы Фроси, и тогда она закричала – так, что задрожали, казалось, стены избы. «Мерзавчик» выпал из рук и разбился – самогон смешался с кровавым льдом.
Старожилы деревни, приникнув к окнам, с удивлением смотрели на Ефросинью, которая неслась по улице, словно реактивный истребитель – невзирая на семьдесят пять лет возраста и больные ноги. Крича на возрастающей ноте «Караууууууууул!» с такой мощностью, что ей черной завистью позавидовал бы любой вокалист пауэр-метал, она на всех парах влетела в помещение сельсовета, насмерть перепугав беседующую по телефону председателеву секретаршу. Не прекращая крика, старуха вырвала у нее из рук телефонный аппарат и начала набирать номер участкового…
Глава восьмая
Маска в окне
(пятница, 9 часов 03 минуты)
Архангел Елевферий потянулся, с мучением расправляя затекшие во сне крылья. Пробуждение отнюдь не было приятным – еще вчера вечером он почувствовал себя крайне неважно, а сейчас ситуация только ухудшилась. Суставы болели, как будто он участвовал в соревновании комбайнеров, голова раскалывалась, глаза слезились – налицо симптомы сильной простуды. Казалось бы, он принял меры предосторожности – вчера перед сном принял тибетскую precious pill
[1]
, которую раздают работникам Небесной Канцелярии. И поди ж ты, наутро – никакого результата. Со звуком плачущей флейты он обширно высморкался в носовой платок, приложил руку ко лбу – тот был горячий, словно сковородка на плите. С чего все это? Вчера с приятелем навещали японский суши-бар L‘Itsu, поели там роллов с огурцом, попили чайку – ну так чаем-то пока еще никто не травился.
