Я бежал рядом с Килем, а он без конца повторял на бегу:
— Паршивые мерзавцы, паршивые, грязные мерзавцы. Когда мы добрались до нашего окопа, он, помню, с удивлением огляделся. Было тихо, и стрельба прекратилась.
— Где врач? — спросил Киль, а врач уже был рядом. Он смотрел на Катину, вернее, на ее лицо.
Врач нежно коснулся ее запястья и, не поднимая глаз, произнес:
— Она мертва.
Ее положили под низким деревом. Я отвернулся и увидел, как повсюду дымятся бесчисленные самолеты. Я увидел, что и мой «харрикейн» горит неподалеку. Я стоял и, не в силах ничего предпринять, смотрел, как язычки пламени пляшут по двигателю и лижут металл крыльев.
Я глаз не мог отвести от огня. Я видел, что огонь становится ярко-красным, а за ним я увидел не груду дымящихся обломков, а пламя еще более обжигающего и сильного огня, который горел в сердцах народа Греции.
Я продолжал смотреть на огонь, и в том самом месте, откуда вырывались языки пламени, мне показалось, будто что-то накалилось добела, будто яркость пламени достигла предела.
Потом яркость рассеялась, и я увидел мягкий желтый свет, какой исходит от солнца, а за ним я увидел маленькую девочку, стоявшую посреди поля. Солнечный свет играл в ее волосах. С минуту она стояла и смотрела в небо. Оно было чистое и голубое, без единого облака. Затем она повернулась и посмотрела в мою сторону, и, когда она повернулась, я увидел, что ее ситцевое платье спереди все в ярко-красных пятнах, цвета крови.
А потом исчезли и огонь, и пламя, и я видел перед собой лишь тлеющие обломки сгоревшего самолета. Должно быть, я долго стоял возле него.
Прекрасен был вчерашний день
Он наклонился и потер лодыжку в том месте, где от ходьбы растянулись связки. Спустя какое-то время выпрямился и огляделся. Нащупав в кармане пачку, он достал сигарету и закурил. Тыльной стороной руки вытер пот со лба и, стоя посреди улицы, снова огляделся.
— Черт побери, да кто-то ведь должен здесь быть, — громко сказал он.
Услышав собственный голос, он почувствовал себя лучше.
Прихрамывая, ступая только на пальцы больной ноги, он пошел дальше. За следующим поворотом он увидел море. Дорога, петляя, тянулась между разрушенными домами и спускалась с холма к берегу. Темное море было спокойным. На материке, вдали, отчетливо была видна линия холмов; навскидку, до них было миль восемь. Он снова нагнулся и потер лодыжку.
— Черт побери, — произнес он. — Кто-то ведь должен тут быть живой.
Но нигде не было ничего слышно. От домов, да и от всей деревни исходила такая тишина, что казалось, будто все здесь вымерло тысячу лет назад.
Неожиданно он услышал едва различимый звук, словно кто-то переступил с ноги на ногу на гравии. Он оглянулся и увидел старика, который сидел на камне возле поилки для скота. Странно, как это он его раньше не заметил.
— Здравствуйте, — сказал летчик. — Ghia sou.
Он выучил греческий, когда общался с людьми около Ларисы и Янины.
Старик медленно поднял глаза, при этом повернулась его голова, а плечи остались неподвижны. У него была почти белая борода, на голове матерчатая кепка. Он был в серой, в тонкую черную полоску, рубашке без воротничка. На летчика он смотрел так, как слепой смотрит на то, чего не видит.
— Я рад тебя видеть, старик. В деревне есть еще кто-нибудь?
Ответа не было.
Летчик присел на край поилки, давая отдохнуть своей ноге.
— Я Inglese,
[25]
— сказал он. — Я летчик. Меня сбили, и я выпрыгнул с парашютом. Я Inglese.
Старик поднял голову и снова опустил ее.
— Inglesus, — произнес он. — Ты Inglesus.
— Да. Я ищу кого-нибудь, у кого была бы лодка. Хочу вернуться на материк.
Наступила пауза, а потом старик заговорил как во сне.
— Они все время приходят, — говорил он. — Germanoi приходят все время.
Его голос звучал бесстрастно. Он взглянул на небо, потом опустил голову, повернулся и снова посмотрел вверх.
— Они и сегодня придут, Inglese. Скоро придут снова.
В его голосе не было тревоги, вообще не было никакого выражения.
— Не понимаю, почему они приходят к нам, — прибавил он.
— Может, не сегодня, — сказал летчик. — Сейчас уже поздно. Думаю, на сегодня они закончили.
— Не понимаю, почему они приходят к нам, Inglese. Здесь же никого нет.
— Я ищу человека с лодкой, — сказал летчик, — который смог бы отвезти меня на материк. В деревне есть кто-нибудь с лодкой?
— С лодкой?
— Ну да.
Чтобы ответить на этот вопрос, понадобилось какое-то время.
— Есть такой человек.
— Как мне его найти? Где он живет?
— В деревне есть человек с лодкой.
— Пожалуйста, скажи мне, как его зовут.
Старик снова посмотрел на небо.
— Йоаннис. Вот кто имеет здесь лодку.
— Йоаннис, а дальше как?
— Йоаннис Спиракис. — И старик улыбнулся.
Видимо, это имя что-то значило для старика. Он улыбнулся.
— Где он живет? — спросил летчик. — Извините, что беспокою вас из-за этого.
— Где живет?
— Да.
Старик опять задумался. Потом отвернулся и посмотрел в конец улицы, которая шла к морю.
— Йоаннис жил в доме, который ближе других к воде. Но его дома больше нет. Germanoi разрушили его сегодня утром. Было рано и еще темно. Видите дома больше нет. Нет его.
— А где он сам?
— Живет в доме Антонины Ангелу. Вон тот дом с красными окнами.
Он указал в конец улицы.
— Большое вам спасибо. Пойду поговорю с хозяином лодки.
— Он еще мальчиком был, — продолжал, старик, — а лодку уже имел. У него белая лодка с голубой полосой по всей корме.
Он снова улыбнулся.
— Но я не думаю, что он сейчас в доме. А жена его там. Анна, наверное, там, с Антониной Ангелу. В доме они.
— Еще раз спасибо. Пойду поговорю с его женой.
Летчик поднялся и пошел было по улице, однако старик окликнул его:
— Inglese.
Летчик обернулся.
— Когда будешь разговаривать с женой Йоанниса… когда будешь разговаривать с Анной… не забудь кое-что.
Он умолк, подбирая слова. Его голос уже не был невыразительным, и он смотрел летчику прямо в глаза.
— Его дочь была в доме, когда пришли Germanoi. Вот это ты должен помнить.
