Дриоли уставился на картину, пытаясь сообразить, что в ней показалось ему знакомым. Жуткая картина, подумал он. Какая-то странная и жуткая… Но мне она нравится… Хаим Сутин… Сутин… Боже мой! — неожиданно воскликнул он. — Да это же мой маленький калмык, вот кто это такой! Мой маленький калмык, это его картина выставлена в одном из лучших парижских салонов! Подумать только!
Старик приблизился к витрине. Он отчетливо вспомнил этого юношу да-да, теперь он вспомнил его. Но когда это было? Все остальное не так-то просто было вспомнить. Это было так давно. Когда же все-таки? Двадцать нет, больше тридцати лет назад, пожалуй, так. Нет-нет, погодите-ка. Это было за год до войны, Первой мировой войны, в 1913 году. Именно так. Тогда он и встретил Сутина, этого маленького калмыка, мрачного, вечно о чем-то размышляющего юношу, которого он тогда полюбил — почти влюбился в него, — и непонятно за что, разве что, пожалуй, за то, что тот умел рисовать.
И как рисовать! Теперь он все вспомнил гораздо четче: улицу, баки с мусором, запах гнили, рыжих кошек, грациозно бродящих по свалке, и женщин потных жирных женщин, сидевших на порогах домов и выставивших свои ноги на булыжную мостовую. Что это была за улица? Где жил этот юноша?
В Сите-Фальгюйер, вот где! Старик несколько раз кивнул головой, довольный тем, что вспомнил название. И там была студия с одним-единственным стулом и грязной красной кушеткой, на которой юноша устраивался на ночлег; пьяные сборища, дешевое белое вино, яростные споры и вечно мрачное лицо юноши, думающего о работе.
Странно, подумал Дриоли, как легко ему все это вспомнилось, будто каждая незначительная подробность тотчас тянула за собой другую.
Вот, скажем, эта глупая затея с татуировкой. Но ведь это же было просто безумие, каких мало. С чего все началось? Ах да, как-то он разбогател и накупил вина, именно так оно и было. Он ясно вспомнил тот день, когда вошел в студию с пакетом бутылок под мышкой, при этом юноша сидел перед мольбертом, а его (Дриоли) жена стояла посреди комнаты, позируя художнику.
— Сегодня мы будем веселиться, — сказал он. — Устроим небольшой праздник втроем.
— А что мы будем праздновать? — спросил юноша, не поднимая глаз. Может, то, что ты решил развестись с женой, чтобы она вышла замуж за меня?
— Нет, — отвечал Дриоли. — Сегодня мы отпразднуем то, что мне удалось заработать кучу денег.
— А вот я пока ничего не заработал. Это тоже можно отметить.
— Конечно, если хочешь.
Дриоли стоял возле стола, раскрывая пакет. Он чувствовал себя усталым, и ему хотелось скорее выпить вина. Девять клиентов за день — очень хорошо, но с глазами это может сыграть злую шутку. Раньше у него никогда не было девяти человек за день. Девять пьяных солдат, и — что замечательно — не меньше чем семеро смогли расплатиться наличными. В результате он разбогател невероятно. Но напряжение было очень велико. Дриоли от усталости прищурил глаза, белки которых были испещрены красными прожилками, а за глазными яблоками будто что-то ныло. Но наконец-то наступил вечер, он чертовски богат, а в пакете три бутылки — одна для его жены, другая для друга, а третья для него самого. Он отыскал штопор и принялся откупоривать бутылки, при этом каждая пробка, вылезая из горлышка, негромко хлопала.
Юноша отложил кисть.
— О господи! — произнес он. — Да разве при таком шуме можно работать?
Девушка подошла к картине. Приблизился к картине и Дриоли, держа в одной руке бутылку, в другой — бокал.
— Нет! — вскричал юноша, неожиданно вскипев. — Пожалуйста, не подходите!
Он схватил холст с мольберта и поставил его к стене. Однако Дриоли успел кое-что разглядеть.
— А мне нравится.
— Это ужасно.
— Замечательно. Как и все, что ты делаешь, это замечательно. Мне все твои картины нравятся.
— Вся беда в том, — хмурясь, проговорил юноша, — что сыт ими не будешь.
— И все же они замечательны.
Дриоли протянул ему полный бокал светло-желтого вина.
— Выпей, — сказал он. — Это тебя взбодрит.
Никогда еще, подумал он, не приходилось ему видеть ни более несчастного человека, ни более мрачного лица. Он встретил юношу в кафе месяцев семь назад, тот сидел и пил в одиночестве, и, поскольку он был похож то ли на русского, то ли на выходца из Азии, Дриоли подсел к нему и заговорил:
— Вы русский?
— Да.
— Откуда?
— Из Минска.
Дриоли вскочил с места и обнял его, громко заявив, что он и сам родился в этом городе.
— Вообще-то я родился не в Минске, — сказал тогда юноша, — а недалеко от него.
— Где же?
— В Смиловичах, милях в двенадцати от Минска.
— Смиловичи! — воскликнул Дриоли, снова обнимая его. — Мальчиком я бывал там несколько раз.
Потом он снова уселся, с любовью глядя в лицо своему собеседнику.
— Знаешь, — продолжал он, — а ты не похож на русских, живущих на Западе. Ты больше похож на татарина или на калмыка. Да, ты самый настоящий калмык.
Теперь, в студии, Дриоли снова посмотрел на юношу, который взял у него бокал с вином и осушил его залпом. Да, точно, лицо у него как у калмыка широкоскулое, с широким крупным носом. Широкоскулость подчеркивалась и ушами, которые торчали в разные стороны. И еще у него были узкие глаза, черные волосы, толстые губы калмыка, но вот руки — руки юноши всегда удивляли Дриоли: такие тонкие и белые, как у женщины, с маленькими тонкими пальцами.
— Налей-ка еще, — сказал юноша. — Праздновать так праздновать.
Дриоли разлил вино по бокалам и уселся на стул. Юноша опустился на дряхлую кушетку рядом с женой Дриоли. Бутылки стояли на полу.
— Сегодня будем пить сколько влезет, — проговорил Дриоли. — Я исключительно богат. Пожалуй, схожу и куплю еще несколько бутылок. Сколько еще взять?
— Шесть, — сказал юноша. — По две на каждого.
— Отлично. Сейчас принесу.
— Я схожу с тобой.
В ближайшем кафе Дриоли купил шесть бутылок белого вина, и они вернулись в студию. Они расставили бутылки на полу в два ряда, и Дриоли откупорил их, после чего все снова расселись и продолжали выпивать.
— Только очень богатые люди, — сказал Дриоли, — могут позволить себе развлекаться таким образом.
— Верно, — сказал юноша. — Ты тоже так думаешь, Жози?
— Разумеется.
— Как ты себя чувствуешь, Жози?
— Превосходно.
— Бросай Дриоли и выходи за меня.
— Нет.
— Прекрасное вино, — сказал Дриоли. — Одно удовольствие его пить.
Они стали медленно и методично напиваться. Дело привычное, и вместе с тем всякий раз требовалось соблюдать некий ритуал, сохранять серьезность и притом что-то говорить, а потом повторять сказанное и хвалить вино. А еще важно было не торопиться, чтобы насладиться тремя восхитительными переходными периодами, особенно (как считал Дриоли) тем из них, когда начинаешь плыть и ноги отказываются тебе служить. Это был лучший период из всех — смотришь на свои ноги, а они так далеко, что просто диву даешься, какому чудаку они могут принадлежать и почему это они валяются там, на полу.
