После того, как я слетал в одиночку, мне стали разрешать проводить в полете «соло» все больше и больше времени, и мне это очень нравилось. Многим ли молодым людям, спрашивал я себя, выпало счастье парить и рассекать небо над такой красивой страной, как Кения? Причем ни за самолет, ни даже за топливо не надо платить!
На Восточно-Африканском плоскогорье крупные и мелкие звери водились в таком же изобилии, как коровы на молочной ферме, и я опускался пониже, чтобы рассмотреть их. Ох, каких только зверей не видел я из своей кабины! Я подолгу кружил всего в двадцати метрах над землей, разглядывая огромные стада буйволов и диких гну, разбегавшихся во все стороны, когда я проносился над ними. В Найроби я купил иллюстрированную книгу и по ней научился распознавать куду, газель, антилопу-канну, импалу и многих других животных. Я видел множество жирафов, носорогов, слонов и львов, а однажды заметил леопарда: гладкий, как шелк, он лежал на ветке большого дерева и следил за стадом антилоп импала, пасущихся под тем же деревом, — по-видимому, решал, какую из них съесть сегодня на ужин. Я пролетал над розовыми фламинго на озере Накуру и кружил над заснеженной вершиной горы Кения в своем маленьком надежном «Тайгер-моте». Как мне повезло, повторял я себе. Никому еще не удавалось так прекрасно проводить время!
Курс начального обучения занимал восемь недель, и к концу его все мы стали опытными пилотами легких одномоторных самолетов. Мы научились делать мертвую петлю и летать вниз головой. Мы умели выходить из штопора. Мы научились совершать вынужденные посадки с отказавшим двигателем. Мы научились скользить на крыло и садиться при сильном встречном ветре. Мы научились самостоятельно прокладывать курс из Найроби в Элдорет или Накуру и обратно при повышенной облачности, и нас переполняла самоуверенность.
Как только мы сдали экзамены в школе начальной подготовки, нас посадили на поезд до Кампалы, что в Уганде. На место мы добрались только через сутки; поезд тащился медленно, в нас бурлила молодая кровь, и мы, как сумасшедшие, носились по крыше поезда, перепрыгивая через вагоны.
Найроби
18 декабря 1939 года
Дорогая мама!
Дела идут неплохо. Несколько дней назад я совершил первый полет без инструктора и теперь каждый день все дольше и дольше летаю один. Я научился делать мертвую петлю и выходить из штопора. Скоро нас будут учить летать вниз головой, а это не так уж и забавно. Но в целом здесь очень здорово…
В Кампале нас на озере дожидался гидроплан Имперских авиалиний, чтобы доставить в Каир. Теперь мы стали почти квалифицированными пилотами, и с нами обращались как со сравнительно ценным имуществом. В нас бурлила энергия, мы чувствовали себя героями: ведь мы — неустрашимые летчики и небесные дьяволы.
Большой гидроплан всю дорогу летел очень низко, и, пролетая над дикими пустынными землями на границе Кении и Судана, мы видели буквально сотни слонов. Они бродили многочисленными стадами, во главе стада всегда шел могучий самец-вожак с большими бивнями, а слонихи с детенышами шли сзади. Никогда, повторял я себе, глядя в маленький круглый иллюминатор гидроплана, никогда больше не увижу я ничего подобного.
Вскоре мы вышли на плесы верховьев Нила и летели вдоль великой реки до городка Вади-Хальфа, где приземлились, чтобы подзаправиться. В то время Вади-Хальфа представляла собой лишь сарай из рифленого железа, вокруг которого валялось множество огромных 170-литровых бензиновых бочек, а река в этом месте была очень узкой, с быстрым течением. Всех нас восхитила сноровка летчика, сумевшего посадить такую громоздкую воздушную машину на стремительно бегущую полоску воды.
В Каире мы сели на совсем другой Нил, широкий и ленивый. Нас переправили на лодках на берег, доставили на аэродром Гелиополиса и погрузили на борт чудовищного древнего транспортного самолета, крылья которого были скреплены между собой проволокой.
— Куда нас везут? — спрашивали мы.
— В Ирак, — отвечали нам. — Ну и повезло же вам!
— Что вы имеете в виду?
— А то, что вас отправляют в Хаббанийю в Ираке, а Хаббанийя — самая убогая адская дыра на всем свете, — говорили нам, ухмыляясь. — Вам предстоит провести там шесть месяцев, чтобы завершить учебу, после чего будете готовы служить в эскадрилье и сразиться с врагом.
Пока там не побываешь и не увидишь собственными глазами, не поверишь, что существуют такие места, как Хаббанийя. Скопища ангаров, бараков и кирпичных домиков стояли прямо посреди раскаленной пустыни на берегу грязно-илистого Евфрата, и на многие километры не было ни одного населенного пункта. Ближайший город, Багдад, находился километрах в ста к северу.
Этот поразительный и нелепый аванпост ВВС производил потрясающее впечатление. Каждая из четырех сторон имела не меньше полутора километров в длину, здесь были мощеные улицы, названные именами главных лондонских магистралей: Бонд-стрит, Риджент-стрит и Тоттнем-Корт-Роуд. Тут были госпитали, зубоврачебные клиники, войсковые лавки, залы отдыха — и даже не знаю, сколько тысяч человек там жило. Я так и не узнал, чем они занимались. Мне вообще непонятно, зачем понадобилось строить огромный город пилотов в таком мерзком, нездоровом, заброшенном месте, как Хаббанийя.
Хаббанийя
10 июля 1940 года
Дорогая мама!
Мы здесь уже почти 5 месяцев. Скоро наша учеба закончится, и мы разлетимся в разные стороны, и чем ближе подходит это время, тем сильнее мы волнуемся. Мне кажется странным, что я снова увижу обычных мужчин и настоящих женщин, занятых обычными делами в обычных местах, смогу вызвать такси или поговорить по телефону; заказать еду по своему усмотрению или увидеть поезд; подняться по ступенькам или увидеть вереницу домов. Я получу огромное удовольствие от всех этих простых вещей…
В Хаббанийи мы летали с рассвета до 11 утра. После этого температура в тени поднималась до 46 °C, и всем приходилось сидеть дома, ожидая, пока не станет прохладнее. Теперь мы летали на более мощных самолетах — «Хокер-Хартах» с двигателями «Роллс-Ройс Мёрлин», — и все вдруг стало куда серьезнее. У «Хартов» на крыльях были пулеметы, и мы практиковались в сбивании противника, стреляя по парусиновому мешку, который висел на хвосте другого самолета.
Судя по записям в моем бортовом журнале, мы находились в Хаббанийи с 20 февраля по 20 августа 1940 года, ровно шесть месяцев — и за исключением полетов, которые всегда доставляли радость, этот период моей юной жизни был невероятно скучным. Время от времени происходили мелкие события, разгонявшие скуку, вроде того случая, когда разлился Евфрат и нам пришлось на десять дней эвакуировать весь лагерь на продуваемую ветрами плоскую возвышенность. Скорпионы жалили, и ужаленному приходилось некоторое время отлеживаться в госпитале. Иногда нас обстреливали с близлежащих холмов иракские туземцы. Некоторые падали от теплового удара, и их обкладывали льдом. Все страдали от нестерпимой жары и постоянно чесались.
Но в конце концов мы стали пилотами, получили «крылья», нас признали готовыми к настоящему бою с настоящим врагом. Примерно половине из шестнадцати присвоили звание лейтенанта авиации. Вторая половина получила звания сержантов, хотя на чем основывалось это весьма произвольное классовое деление — я так и не понял. Еще нас поделили на летчиков-истребителей и летчиков-бомбардировщиков, пилотов либо одномоторных, либо двухмоторных самолетов. Я стал лейтенантом и летчиком-истребителем. Потом мы, все шестнадцать человек, попрощались друг с другом, и нас разбросало в разные стороны.
