…Прошло несколько дней. Калашников и Малинин должны были все закончить, но по неизвестной причине не вернулись – как и те двое, посланные в Ерушалаим еще раньше. Тратить время на выяснение отношений с разъяренной женой Калашникова совсем не хотелось. Когда дама ворвалась в кабинет, Шеф использовал средневековый метод, который часто любил проделывать в женской бане – стал невидимым. Наслаждаясь растерянностью Алевтины, он спустился в подвал и отбыл в прошлое – опрашивать VIP– клиента по поводу задумки. Опрос прошел весьма удачно.
…Но Алевтина наверняка ждет его в приемной. Женщины очень упрямы.
Глава восьмая
ИЗГНАНИЕ ТОРГОВЦЕВ
(примерно десять часов утра, центр Ерушалаима – сад, примыкающий к резиденции римского прокуратора)
С удовольствием прикрыв глаза, первосвященник Каиафа отпил еще один глоток -: он не скрывал своего откровенного наслаждения бархатистым, насыщенным сладостью напитком. Да, вот только за одно это стоило приехать сюда с визитом. Просто прелесть, а не вино: цветочный букет, нектар, настоящая амброзия – да к чему изощряться впустую, человеческий язык вряд ли в силах произвести на свет такие выражения, способные полностью передать богатство его вкуса. Хоть римляне по природе своей и жуткие снобы, но они определенно знают толк в отличном винограде, этого у них не отнять. Подняв руку ко лбу, Каиафа тщательно пригладил седые волосы, стараясь, чтобы прядь не попала в серебряный кубок По приказу Пилата вышколенная охрана накрыла им стол прямо посреди розового сада. Дорогие яства выставили на расстеленных коврах, для удобства беседы подали мягкие подушки. Прокуратор любил проводить совещания в окружении роз: аромат цветов смягчал душу оппонента, настраивая его на романтический лад. На больших блюдах с ликом пятикратно пресветлого цезаря истекали жиром жареные перепела, доставленные из далекого Тира.
– Это запрещенное вино, из Иберии, – заметил Понтий Пилат, видя реакцию собеседника. – Мне привезли его тайно, замаскировав под кельтский напиток Такое сладкое, что внушает грешные мысли – неправда ли?
– Да, – не колеблясь, согласился Каиафа. – Глотая этот нектар, вспоминаешь о прикосновении к груди молодой девушки в толпе – мельком, незаметно, украдкой… но каждое касание стойко обволакивает твой разум сахарными объятиями греха. Ох… ведь мне так думать по должности не положено…
Пилату вино грудь девушки отнюдь не напоминало – и не только по уже известной всему Еруша лаиму причине. В его фантазиях сейчас напрочь отсутствовал любой эротический намек – даже трогательные юноши, с ног до головы затянутые в черную кожу доспехов. Потный лоб прокуратора, припудренный толчеными лепестками роз, терзали уколы резкой боли – огромная шишка, свежеобретенная в ночной дискуссии с женой Клавдией, уже распухла до масштабов горы Сион. Скандалить мирно и величаво, как и положено достопочтенной жене патриция, Клавдия не умела, но зато отлично управлялась со сковородкой. После обмена оскорблениями, а также ударами кухонных предметов, жена собрала вещи, вызвала колесницу и посреди ночи съехала к маме. О, Юпитер, кто и зачем придумал эти разнополые браки? Чем лучше узнаешь женщин – тем больше предпочитаешь мужчин.
– Так что привело вас ко мне, милый друг? – полюбопытствовал Пилат, усердно подливая вино. Каиафа, припав к кубку, задержался с ответом.
– Прокуратор, – начал он издалека, – служители высших существ, в большинстве своем – бедные люди. Все, что имеем мы отдаем небесам, питаясь ничтожными крохами. Нет– нет, прокуратор, это не жалоба – я всего лишь рассказываю вам об аскетическом образе жизни своего персонала.
…Пилат, с молчаливой издевкой в душе, обозрел золотую цепь на жилистой шее первосвященника: каждое звено этого украшения размером превосходило перепелиное яйцо. Головной убор Каиафы в виде белого купола с алмазной маковкой был изготовлен из атласа. За малый отрез подобной ткани на базаре просили трех верблюдов. Парчовую одежду, очевидно, шили на заказ лучшие парфянские портные: один лишь рукав роскошного одеяния обошелся бы прокуратору в его годовое жалованье.
– Разумеется, Каиафа, – изображая благожелательность, сказал Пилат. – Скромность и бедность иудейского Синедриона, равно как и редкое благочестие ваших сотрудников, уже давно ценятся жителями города.
Каиафа, ничего не заподозрив, с достоинством кивнул прокуратору.
– То– то и оно, – заметил он, с болью отрываясь от красной патоки сладчайшего иберийского вина. – Надеюсь, тогда вы поймете, какой ужас я пережил этим утром. Учитывая и без того скромные доходы, а также полуголодное существование, наше предприятие понесло страшный ущерб.
– Да что вы говорите? – возмутился Пилат, наполняя кубок – А подробнее?
– Куда уж подробнее, прокуратор, – взялся за голову Каиафа. – С целью хоть чуточку уменьшить наши траты, мы открыли во дворе главного храма небольшую торговлю. Продавали чуточку свечек, пресные хлебцы, голубей, отдельную будку для обмена валюты поставили… а то, знаете ли, приедет купец из Парфии с треугольными монетами и мыкается, где поменять…
– При всем уважении, Каиафа, – прервал его Пилат. – Вам следовало изначально поставить меня в известность относительно финансовых операций во дворе главного храма. Вы же прекрасно знаете, я уполномочен собирать с населения налоги – лично для пятикратно пресветлого цезаря…
Прервавшись, он поклонился мраморному бюсту обрюзгшего человека с глазами без зрачков – старческий лоб изваяния венчал лавровый венок. Поколебавшись, Каиафа двинул подбородком, также изображая поклон.
– Так вот, – продолжал Пилат, теребя на пальце внушительный золотой перстень. – Когда пленные рабы воздвигали главный храм Ерушалаима, это было наше общее дело. Я смотрел сквозь пальцы на контрабанду вина и куриных окорочков, потому что доходы направлялись на строительство культового учреждения. Но с голубями, по-моему, вы перегнули.
Со стороны Масличной горы подул прохладный ветер. Подставив кубок под красную струю, Каиафа не сдержался, помимо воли издав аппетитное причмокиванье. Как бы доказывая хозяину резиденции, что не чужд прекрасного, первосвященник срезал столовым ножом свежую розу с ближнего к нему куста, аккуратно возлагая цветок к себе на колени.
– Вас путают голуби, прокуратор? – спросил он, холеными пальцами перебирая лепестки нежного, в капельках росы бутона. – Напрасно, вполне безобидные твари. Не стоит вслепую обвинять меня, пока вы не узнаете всех подробностей. Синедрион всегда стоит на страже интересов Рима и пятикратно пресветлого цезаря персонально. Например, вчера мы отказали в аренде торговцам из враждебной Нумидии, возжелавшим распродавать со скидкой диких слонов и леопардов. Наш ветеринарный лекарь признал животных носителями опасной заразы. Он так постарался, что нашел ящур не только у них, но и у самих торговцев. Сегодняшним же утром произошло потрясающее по наглости событие, поставившее нас на грань разорения.
Пилат был извещен об утреннем скандале, но пожелал скрыть свою осведомленность.
– О, правда? – с наигранной тревогой спросил прокуратор. – Как ужасно. Экономика империи и верно находится в кошмарном состоянии. Десять лет назад упал сестерций, разорились многие ростовщические конторы – масса уважаемых людей потеряла свои деньги. Теперь же сестерций растет в цене, а самая главная иноземная валюта, золотой парфянский треугольник, валится вниз. Один лишь великий Юпитер в курсе, как поступать в такой ситуации.
