— Да. А чем ты хочешь угощать?
— Бутербродами и пивом. Просто, но сытно. Или, пожалуй, пусть будет несколько изыскано.
— Ну что ж. А кого ты пригласишь?
— Я? Почему же всегда я должен всё решать? Почему ты не можешь сговориться с Юлией и Марной и что-нибудь придумать сама?
— Прости, пожалуйста.
— Но разве не правду я говорю? Разве и без того я не достаточно занят? Теперь, когда он начал ходить на охоту, мне приходит в голову другой джентльмен, который тоже бы не прочь пойти на охоту; но об этом и думать не приходится. Банк нужно будет перенести в этот дом; мне составили две сметы, одну — на деревянное строение, другую — на каменное, но разве кто-нибудь из вас поможет мне выбрать?
— Ха-ха-ха!
— Ты надо мной смеёшься. Но ведь надо же мне предпринимать что-нибудь, действовать, а не жить на одни доходы с земельной аренды. Мне кажется, что необходимы ещё вино и десерт.
Мать отрицательно покачала головой и не согласилась.
— Ну, вот видишь! Когда я что-нибудь предлагаю...
— Мы устроим всё это и без тебя.
— Только бы вам это удалось! С одним ты всё-таки должна согласиться: с тех пор, как ты уехала, наш дворовый работник совершенно ничего не делает. Это грех на твоей совести.
— На моей? — спросила она.
Правда, Гордон шутил, но под его шуткой скрывалось серьёзное беспокойство. С тех пор, как уехала мать, он не знал, что ему делать с усадьбой, сам он ничего не понимал в хозяйстве, а работник Стеффен слонялся по двору и бездельничал. Жатва давно кончилась, и хлеб был уже убран; но почему ж не принимался он за молотьбу сразу, раньше чем мыши поедят зерно? Стеффен оправдывался тем, что ему не хватало помощников, но и ничего не делал, чтобы достать их; если он и уезжал вечером на велосипеде, так только к своей возлюбленной в деревню, и приезжал утром ещё более ленивый, чем всегда. За всем этим и ещё кой за чем всегда следила его мать, но, теперь её здесь не было. А картошка? разве её не пора было копать?
Мать припомнила месяц и число:
— Да, — сказала она, — пора.
Гордон: — Вот видишь, я уже вовсе не так глуп, потому что я записывал сроки в течение нескольких лет и могу сравнивать их. Ты имеешь обыкновение смеяться над тем, что я всё записываю, но как бы иначе помнил я всё это, скажи?
Совершенно правильно, Гордон Тидеман всё записывал и записывал, потому что это не держалось ни в его голове, ни в сердце. Ведь в школе своей он учился не возделыванию земли, а записывать. Приглядывался ли он когда-нибудь к погоде с мыслью о растениях? Что сейчас нужно полям и лугам, — дождь или ведро?
Он продолжал шутить с матерью:
— Ты не заявила об уходе перед тем, как уехать, ты просто-напросто сбежала. И не подучила Юлию для принятия твоей должности. О себе я не говорю, — у меня слишком много дела и без того, — но Юлия далеко бы пошла.
Мать словно осенило: он, действительно, был прав. Как это ни странно, но она почувствовала себя виноватой. Сын её не знал, как ему быть, — это её растрогало.
— Знаешь что? Я буду изредка обходить усадьбу! — сказала она.
— Да, пожалуйста! — подхватил он. — Поговори с Юлией и попроси её заняться хозяйством! Я мог бы попросить её сам, но лучше уж сделай ты это, я не очень-то умею, — у меня ничего не выйдет. Но только помни, что это исходит не от меня, идея — твоя собственная!
Правда, у неё были ещё слезы на глазах, но тут она всё-таки не могла не засмеяться: какой он трусишка, и как уклончив, но всё-таки бережёт и других. Сама она гордилась тем, что без неё не могут обойтись в усадьбе.
— Ну, мне пора, — сказала она.
Сын поглядел на часы:
— Посиди ещё немного, я жду На-все-руки. Он точный человек, он будет здесь через несколько минут.
— На что он тебе?
— Я хочу его спросить, закидывать ли невода.
Вошёл Август, снял шляпу, поклонился обоим и стал навытяжку. Он поправился с тех пор, как разделался со своей влюблённостью, спал и ел теперь спокойно, он даже потолстел.
— Я заметил, На-все-руки, что вы давно не получали жалованья, уже несколько месяцев, — сказал консул.
Замечание это застало Августа врасплох; он отвечал, что, вероятно, у него не было времени.
— Пожалуйста! — сказал консул и передал ему конверт с деньгами.
Август пробормотал:
— Я уже несколько месяцев, как не работаю на консула.
— У меня такое впечатление, что вы работаете всё время. Почти весь день.
— Но я ведь живу здесь и столуюсь.
Консул слегка поморщился, и Август понял, что ему не следует спорить, а лучше поблагодарить.
— Потом, я и мать моя, мы хотели спросить вас об одной вещи: не посоветуете ли вы нам выехать с неводами в самое ближайшее время?
— Разве вы получили вести о том, что идёт сельдь?
— Нет.
Август подумал:
— В море всегда есть сельдь, — сказал он. — Но как раз сейчас я ничего не слыхал о чайках или китах поблизости, в наших северных водах.
— По-вашему, слишком рано, насколько я понял?
— Картофель ещё в земле, его надо копать.
— Но ведь это же обычно делают женщины?
— Я это не к тому, а насчёт времени. Для людей так всё устроено, что одно следует за другим.
— Сколько бы времени вы ещё ждали на моём месте?
— Н-да, — сказал Август и с чувством превосходства покачал головой на этот глупый вопрос. — Все зависит от сообщений и вестей, что люди будут говорить у церкви и какие новости принесёт телеграф. Потом существуют старинные приметы, лунные фазы. Но как я уже сказал, — и повторяю ещё раз, — море с незапамятных времён полно сельди, и месяца через два мы что-нибудь да узнаем.
— Ну, спасибо, На-все-руки. Это всё. Если вам домой, то поедемте вместе.
Чтобы не ответить отказом, Август поехал в автомобиле. Они завезли сначала мать консула в аптеку, а потом покатили домой, но Август тотчас же вернулся в город. Он обещал жене доктора крайне таинственное свидание.
— Ну вот, я всё устроила, — сказала фру Эстер.
— Так, значит, вы устроили!
— Я ношу это здесь, — сказала она и схватилась за сердце.
— Что же он сказал?
— Пока я ещё ничего ему не рассказывала. Но теперь придётся, а не то он сам догадается. Ты должен пойти со мной, Август.
— Я иначе и не представлял себе.
— А если он рассердится, ты должен помочь мне.
— Об этом не беспокойтесь! — сказал Август.
Бедная маленькая, красивая фру Эстер, ей приходилось бояться мужа. «Очень нужно!» — подумал Август.
